Library.Ru {2.3} Читальный Зал




Читателям   Читальный зал   Фред Солянов

Фред СОЛЯНОВ

Песни



   

СЕРЕГА-НЕУДАЧНИК

Был всегда Серега неудачник,
Получал всегда шипы без роз.
По таким любимые не плачут
И друзья не дарят папирос.

А когда Серегу дома брали,
Ничего с собою он не взял.
Частоколом шпалы побежали.
И растаял Северный вокзал.

В черном камне жилка золотая
Билась тихо-тихо триста лет.
И Серега, слезы утирая,
Вынес жилку на холодный свет.

И на эту жилку-самородок
Покупал он чистых и святых.
А потом как будто канул в воду,
Нет его ни в мертвых ни в живых.

Где же ты, Сережка-неудачник?
В нашем дом, где угар и чад,
О тебе соседки лишь судачат,
А друзья-удачники молчат.

Но друзья не знают, не гадают,
Что ты ходишь тихо среди них.
Что по свету жилка золотая
Бьется среди чистых и святых.

1962 г.

КОНЕК-ГОРБУНОК

В папироске светится
Желтый огонек.
Нам с тобой не едется,
Конек-горбунок.

Все жар-птицы пойманы,
Проданы с лотка.
Царь-девицы отданы
В руки старика.

В кипятке мы купаны
Ближними не раз.
Конюхи подкуплены,
Точат зуб на нас.

Понесемся снова мы
В дальние края.
Зазвенит подковами
Песенка твоя.

Под какими ветрами
Нам с тобой ни жить,
Будут наши недруги
Души потрошить.

Нам в пути до месяца
Никто не помог.
В папироске светится
Желтый огонек.

1962 г.

САДКО

На яровчатых гуслях играет Садко,
И танцует царевна Чернава.
Берег так далеко, берег так высоко,
Что бежать не имеет он права.

Трепыхается солнце в соленых волнах
И о черные днища дробится.
Про Чернаву Садко что-то шепчет монах
И на берег велит возвратиться.

Корабли над Садко жемчуг скатный везут.
Красным золотом бочки набиты.
А монах шепелявит про бесовский блуд.
Про отчизну с разбитым корытом.

А жена у Садко любит жемчуг сладко,
На поминках его веселится.
И былинников мудрых на деньги Садко
Заставляет плести небылицы.

И церкву в честь Садко ставит бойкий монах,
Клобуком свою плешь прикрывая.
Трепыхается солнце в соленых волнах,
Гулко в днища судов ударяя.

Жить с Чернавой Садко повелела судьба,
Ох, и будет любить он Чернаву.
Так Чернава тиха, так Чернава слаба,
Что бежать не имеет он права.

1963 г.

РЮМОЧКА

Жила на свете рюмочка.
Одна из тысяч граций.
С утра и до полуночи
Любила целоваться.

Прильнет к губам поклонника
И ножку поджимает,
Из поцелуя-ломтика
Всю сладость выжимает.

Рюмочка, рюмочка,
Дай тебя потрогаю.
Тянет губки луночкой
Рюмка тонконогая.

И далее в одиночестве,
Когда луна в окошке,
Так хочется, так хочется
Поджать одну ей ножку.

И с нищими, с богатыми
Так часто целовалась,
Что с ножкою поджатою
На сто веков осталась.

Рюмочка, рюмочка.
Дай тебя потрогаю.
Тянет губки луночкой
Рюмка тонконогая.

1963 г.

ТАМАРОЧКА

Тамарочка носила юбку-клеш,
Вожжами разукрашивала гранки.
Могла она за здорово живешь
Клише и клеш показывать с изнанки.

И с барабанных сверстанных полос
Такие опечатки вдруг ловила,
Что все кругом от хохота рвалось,
На антресолях ходуном ходило.

Жизнь далека от ровных биссектрис,
Извилиста, как трубка пневмопочты.
Тамарочка могла бы всех актрис
Заткнуть за пояс, говорю вам точно.

Тамарочка играла в тяжкий труд,
За тяжкий труд его не почитала
И полосы сверяла в пять минут.
Читала гранки, гренки уплетала.

Корректоры, актеры, палачи,
Мы все живем за счет чужих ошибок.
Ах, сердце невозможное, молчи.
Смеешься ты за счет чужих улыбок.

1963 г.

* * *

Журчит вода в арыке,
И вишни шелестят.
И тополи как пики
Под звездами блестят.

А и ночь идет с Татарки
Невидимый туман.
На тополь месяц яркий
Свисает как банан.

И старая дворняжка
Завоет в тишину.
Бедняге очень тяжко
Из бочки пить луну.

Белее катафалка
Дом в сумерки плывет.
Там русая русалка
За ставнями живет.

Там горло обжигали
Мне страсти-шашлыки.
На губы мне свисали
Пельмени-кошельки.

Полы в кусках суконных,
Подушки в мулине.
Желтеет Бог с иконы,
Жалеет обо мне.

Как старая дворняжка,
Я вою в тишину.
Мне тоже очень тяжко
Из бочки пить луну.

1963 г.

ШАРМАНКА

У ворот кремлевских спозаранку
Заиграла старая шарманка.
Все, кто шел на праздник во дворец,
Смолкли у натоптанных крылец.

Там у застекленного портала
Песенку девчонка распевала.
Лица и габардинах обжитых
Вытянулись будто у святых.

И плыла без дна и без покрышки
Песня, не закопанная в книжки.
И кричала дружное «ура»
Щедрая па правду детвора.

Очередь росла до Военторга.
Воробьи трещали от восторга.
И какой-то персональный вор
Стал молиться, глядя на собор.

Грохнула от радости Царь-пушка.
Вздрогнула Иванова макушка
И давай звонить в колокола
Будто и город ярмарка пришла.

Так играла старая шарманка
У ворот кремлевских спозаранку.
И шатался новенький дворец,
Песнею замотанный вконец.

1963 г.

ВОЕНТОРГ

Над входом в каменной кольчуге
Два древних воина стоят.
Под ноги воинам пичуги,
Как на насест, садятся в ряд.

Сжимает молодой секиру,
Старик бородку теребит.
Перебесились птицы с жиру,
Поганят шлем, поганят щит.

Щиты в наш век не помогают,
Не нужно никому секир.
Привычно целый мир втыкает,
Как в сердце меч, сухарь в кефир.

И смотрят воины без гнева -
Не то еще пришлось видать, -
Как мир работает налево
И обретает благодать.

И только им двоим поститься
И вниз в безмолвии смотреть,
Где под ногами бродят птицы,
Где невозможно умереть.

Ах, птицы, птицы, неужель мы
Не запретим вам верещать?
Так прекратите, птицы-шельмы,
Ведь камни могут закричать.

1963 г.

КОСМОНАВТЫ

Летят космонавты
За горькою правдой.
Земля синеватый берет бюллетень.
Ты встань на котурны,
Достань до Сатурна,
Мозолистый палец в колечко продень.

Лихое венчанье.
Глухое молчанье,
Скривилось пространство под ношей светил.
Все горести наши,
Вес тяжести наши
На звезды кудлатые кто-то свалил.

И в небе и дома
Душа невесома,
Под тяжестью мира кривиться не ей.
Но в небо кривое,
Торжественно воя,
Ракеты уходят, как в царство теней.

Плывите, пилоты,
Забудьте заботы,
Пробейте туманность любых Андромед.
В гуманность пророчеств
Вождей и высочеств
Пилоты плывут без имен и примет.

Летят космонавты
За горькою правдой.
Земля не закрыла еще бюллетень.
Не надо котурнов,
Не надо Сагурнов,
Не надо заламывать шлем набекрень.

1963 г.

МОЯ ПЛАНЕТА

Я найду себе планету,
Имя нежное ей дам.
Улечу на струйке снега,
Не вернусь обратно к вам.

Там никто мне не прикажет -
Делай это, делай то.
Динозавр под бок мне ляжет,
Я отдам ему пальто.

Там верблюд семиголовый
На меня не наплюет.
Там удав семиверстовый
Тело в кольца не возьмет.

Там не станет долго роза
Про волшебный запах врать.
Попугай начнет Спинозу
По складам мне разбирать.

Одиночество вселенной,
Словно люстры звезд костры.
И у каждой есть свой пленный
И над каждой – топоры.

Я найду свою планету,
Имя нежное ей дам.
Улечу на струйке света
И вернусь обратно к вам.

1963 г.

* * *

He жалейте вы инаковерца,
Не жалейте на него охулок,
Не жалейте, что бы ни стряслось.
Ведь его пупырчатое сердце
Нежится, как нежинский огурок,
В ласковом рассоле женских слез.

Не любите злую непогоду,
И предчувствий зябких не любите,
Не любите стона хмурых губ.
Эти губы ходят на работу,
Вытянувшись в тоненькие нити,
Ищут, кто их любит, кто им люб.

Не зовите запоздалой ночи,
Не зовите снов ее веселых,
Не зовите нераскрытых глаз.
А глаза смотреть ус тали очень.
Ждут глаза от век своих тяжелых
Легкой верности в последний раз.

1963 г.

ДОЖДИК

Дождик прутьями землю сечет,
Барабанит по крышам и стеклам.
Хочет он неоплаченный счет
Оплатить всем продрогшим и мокрым.

Как старается дождь-дуралей,
Как он рвется из труб водосточных.
Не жалей, дуралей, кораблей,
Белоснежных, бумажных, непрочных.

Ливень ластится, гладит крыльцо
И по стенам холодным сползает.
Кто-то прячет за шторой лицо,
Кто-то шляпу от ливня спасает.

От дождя не спастись никому,
Он промоет до косточек душу.
Вся вселенная как на кону,
Даже Бог может шлепнуться в лужу.

Дождь поможет слепым и глухим,
Он не знает законов и правил.
И недаром мальчишкам лихим
Он веселые лужи оставил.

1963 г.

НЕЗАКОННЫЕ ЖЕНЫ

Ну, так хватит о женах законных.
Им ли наши печали понять.
Только посвиста вьюг заоконных
Не унять, не унять, не унять.

Сколько по снегу зря мы мотались.
Но – снимались едва с якорей. -
Незаконные жены метались
В бескорыстной тревоге своей.

Ни кола, ни двора, ни квартиры,
Лишь молитва на теплых губах.
Обещали им сдуру полмира,
Матерились беззвучно в сердцах.

Незаконные жены смеялись,
Болтунам оставались верны.
И верны болтунам оставались
Даже после законной жены.

Отчего же теперь наши жены
Болтунов принимают всерьез?
Любят пылко – в пределах закона
И боятся чего-то до слез.

Ну, так хватит о женах законных.
Им ли наши печали понять.
Только посвиста вьюг заоконных
Не унять, не унять.

1964 г.

СОЛОВЕЙ-РАЗБОЙНИК

Прохожие бегут от улиц беспокойных
В уютное тепло тоскующих квартир.
А рядом мой двойник, мой соловей-разбойник
Задумчиво шагает, как верный конвоир.

Все в городе моем сколочено на совесть,
Отныне и навек он на себя похож.
Вот отчего, услышав соловьиный посвист,
Мой город замирает, чуть сдерживая дрожь.

И что-то затая, одолевая дрему,
Дома вздохнут и вновь становятся собой.
Из камня рождены – нельзя им по-другому.
И шепчутся подъезды всю ночь наперебой.

А мой двойник свистит, и не г ему ответа.
А мой двойник грустит – до слез мне жаль его.
Пока не заблестит окно в лучах рассвета,
Двойник мне не простит лишь молчанья моего.

Мне жить бы с ним и жить, да он не из спокойных,
Все хочет убежать, в другой поверить мир.
Не покидай меня, мой соловей-разбойник,
Шагай со мною рядом, как верный конвоир.

1963 г.

ГУМАНИТАРИИ

Когда гуманитариям
Починят полушария,
Начнут они, бездельники,
Быстрей соображать.
Заводы полимерами,
Народы полумерами
Начнет интеллигенция
Снабжать и ублажать.

Трехлетние кикиморы
Эйнштейна или Винера,
Сойдя с горшка, уверенно
Начнут опровергать.
Они машины новые
Полупроводниковые
Ругать научат в бабушку
И в Бога душу мать.

Не стоит ополчаться вам,
Полудрузья, на Чацкого,
Закроют полу-Чацкого
Друзья-полудружки.
На полустанки гладкие,
На доски полушаткие
Сегодня полу-Чацкие
Не рвутся от тоски.

На клиньях полумесяца
Дрожит полувозмездьице.
Как полушалок свесилась
Полуда-полуночь.
Так где вы, полу девочки?
На дне вы, полудневочки,
И вполнакала лампочка
Не в силах нам помочь.

И от зари невидимой,
Зари полупредвиденной
На землю полутонные
Легли полутона.
Больную прячет голову
Душонка полуголая,
Одною половинкою
Давно болит она.

Зачем вам полурваная
Земля обетованная?
Как роботы, привыкнете
Вы в ней полулюбить.
И просто ты и просто я
Мы два лишь полуострова.
До полусмерти хочется
Полмира отлупить.

1964 г.

ШОФЕР

Садись-ка, шофер, за баранку,
Нам некогда больше грустить.
Мечты – это ложь наизнанку,
И нечего воду мутить.

А мы с тобой трезвые люди,
Нетрезвым и дорогу нельзя.
И наша машина капотом, как грудью,
Не лезет из грязи в князья.

Проносятся «волги»и «чайки»,
Шелка по асфальту шуршат.
В приемнике звон балалайки,
Как будто зерно шелушат.

Сто метров пройдут за копейку.
Легко им летится вперед.
А наша полуторка, как телогрейка,
Меж платьев вечерних плывет.

Нас греет холодная ясность,
Не давят плеча виражи.
И режут дорожную вязкость
Колеса машин, как ножи.

Разносят приемники байки,
Их ловят вдали города.
Министров уносят бескрылые «чайки».
Так было, так будет всегда.

В степях догорают покрышки -
Полуторки сбились с пути.
Пожарный улегся на вышке,
Попробуй его разбуди.

А ветер над кузовом свищет,
И давит плечо па плечо.
Спокойно, дружище, спокойно, дружище,
Напиться есть время еще.

1964 г.

* * *

У тебя там кто-то был
Нежеланный,
Он как я тебя любил
Без обмана.

Так же руки ты плела
У затылка
И любовь его брала
Как копилка.

Ах, как сладко обмануть,
Обмануться
И в нетронутую грудь
Окунуться.

Говорить и говорить
Без расчета,
И себя не повторить
И кого-то.

У тебя там кто-то был,
Кто-то будет.
Если кто-то разлюбил,
Не убудет.

Полусогнутая страсть
Как застенок.
Мне б в глаза твои упасть
За бесценок.

1964 г.

ДЕВОЧКИ

Самолеты в небе шевелятся.
По стене ползет голодный клоп.
Девочки за водкой матерятся
И Шопена слушают взахлеб.
Неуютно в рамке Льву Толстому.
Мраморные грации в дыму.
Девочки бредут от дома к дому
Разбирать ребят по одному.
Каждый день летят на свалку рамки,
Вместе сходят девочки с икон.
И плывет от пьянки и до пьянки
Целомудренность усталых жен.
И блеснет нетронутая кожа
Между черным платьем и чулком.
Белый бинт к губам чужим приложен,
Пахнущим топленым молоком.
Девочкам не терпится забыться,
А красивым хочется вдвойне.
Вот и остается материться
И жалеть мальчишек в полусне.
Дворик за оконным переплетом,
Сдавленный в ночи молчаньем стен.
И плывет к голодным самолетам
С матерщиной смешанный Шопен.

1964 г.

ШЕРШЕ ЛЯ ФАМ

В Шантильи колокольня звонит.
Моя шпага давно не звенит.
Может, хватит у внуков отваги,
Догадаться ж но хватит ума,
Что списал д'Артаньяна Дюма
Бот с такого бретера-гуляки.

Ма шери, мне стаканчик вина.
Пусть попилит немного жена,
Я привык к этим звукам с пеленок.
Ах, месье, доложу-ка я вам,
Шерше ля фам, шерше ля фам.
Кто сказал, что я старый ребенок?

А Мари как всегда молода
И в постели еще хоть куда,
Да и я в грязь лицом не ударю…
Вы не верите? Значит, я лгун?
Вы сказали, я старый болтун?
Бьют в кампаны, месье, при пожаре.

Ма шери, где ж вязанье твое?
Спица - шпаги моей острие -
Притупилась не так чтобы очень.
Почему? - я вопрос вам задам.
Шерше ля фам, шерше ля фам.
Вы не знаете вкуса пощечин.

И грустит и не спит до зари
Моя глупая крошка Мари,
С ней такое бывает нередко.
Ах, писатели!.. Сладкий обман.
Ма шери не попала в роман,
Но попала к Дюма на кушетку.

Так спокойно им было вдвоем,
Что всю правду о муже своем
Рассказала Мари романисту.
Мы пропили рассказ пополам.
Шерше ля фам, шерше ля фам.
Всех нас в юности путал нечистый.

1964 г.

ГДЕ ТВОЕ ОТЕЧЕСТВО, ПРОРОК

Человек ступает на порог,
Теплою щекой уткнется в пристань.
Где твое отечество, пророк,
Где твоя отмычка в связке истин?

В синюю изогнутость ночей,
Как в свое бессмертье, уплываешь.
Ты ничей, не ищешь ты ключей,
Время у знакомых коротаешь.

Ты к себе крадешься точно вор.
От родного дома ключ потерян.
Говорят, что с очень давних пор
Ты чужой жене остался верен.

Ничего от жизни своего,
Все твое – становится чужое.
Для ключа от дома твоего,
Так и быть, найдут жилье большое.

И прицепят к ключику брелок,
Позабыв, что ими был освистан.
Где твое отечество, пророк,
Где твоя отмычка в связке истин?

1964 г.

ИДУ ПУСТЫМИ КОРИДОРАМИ

Иду пустыми коридорами
И поездами брежу скорыми,
И поцелуями за шторами
Меня встречает старый двор.
И мне еще легко так верится,
Что к сорока все перемелется
И что в кафе почти с ровесницей
Меня ждет тихий разговор.

Ах, годы наши понарошные.
Машины носятся порожними.
А дворник шаркает галошами
И у детей глаза сухи.
Болтает улица-распутница.
Не оступиться бы в распутицу.
От верных женщин дочка-умница
Таит отцовские грехи.

Заплатят мне губами теплыми.
Заплатят мне руками добрыми.
Зима уляжется сугробами
На непослушные вихры.
Но затаятся как насмешники
Осиротелые подснежники.
И снова я пойду по-прежнему
Бродить до утренней поры.

Давно чужая печка топится.
А в коридоре темень копится.
И поезд скорый не торопится
Глушить любовь стеною штор.
И мне еще легко так верится,
Что к сорока все перемелется,
И что в кафе почти с ровесницей
Меня ждет тихий разговор.

1964 г.

ФИЛОСОФИЧЕСКИЙ ВАЛЬС

Если вам не поможет вдруг валокордин,
Изучите закон эволюции
Беспредметной любви, беспредметных картин
Беспредметных иллюзий.

Если мысль постучалась и важно вошла
В мир исхоженных Марксом абстракций.
Отложи те в сторонку все ваши дела,
Взяв колпак лишь дурацкий.

А когда ваша милая любит двоих
И томится в движениях странных,
Возлюбите всех женщин как ближних своих,
В равной мере желанных.

Если ходит вверх дном шар земной ходуном
И под звезды швырнул мостовою,
Нанесите на холст перевернутый дом,
Спите вниз головою.

Коль в бесплатном доносе ваш друг уличен.
Значит все получилось во вкусе
Беспредметной любви, беспредметных времен,
Беспредметных иллюзий.

1964 г.

ЖУРАВЛИ

Журавли окантованы песней
И заклинены стаей в рубли.
Но проносят в стране поднебесной
Неизвестную песнь журавли.

И ненужная важность печали
И бумажная нежность луны
Их от нечего делать качали,
Приручали тревожные сны.

В тридевятые царства летели
Караваны чужих королей.
И мальчишки вдогонку свистели
Неизвестную песнь журавлей.

И легко им от песни тяжелой
Обнаженное горло нести
Сквозь бессонницу черных двустволок,
Сквозь упавшее небо в пути.

Так сильна журавлиная тяга,
Так стремителен чистый полет,
Что под ними планета-бродяга
Никогда эту песнь не поймет.

Все рассчитано точно и просто,
Все пройдет и вернется опять.
Лишь не будут крылатые гости
Эту песню для нас повторять.

1964 г.

* * *

Прическа у ней под мальчишку
И челка-метелка.
Берет поцелуй со сберкнижки.
Роняет заколки.

Она мне за спину взглянула,
Совсем ей не страшно.
Подруга к другому прильнула,
Но это неважно.

Родилась не белой вороной,
Но кто же ты, кто же?
Похожа на всех ты девчонок
И так непохожа.

Когда же засветятся лужи
И час бьет на башне,
Она возвращается к мужу,
Но это неважно.

Не выиграть мне в лотерею
Зрачков ее серых.
Смешно мне, что я не старею,
Хожу в кавалерах.

По небу рассыпаны бусы,
Как день мой вчерашний.
Тебе никогда не приснюсь я,
И это неважно.

1964 г.

ТРИ СЕЛЕДКИ

Однажды три селедки,
Красотки-молодки
Поехали на лодке
И встретили кита.
Одна кричит - «Дубина!»
Другая - «Boт скотина!»
А третья – «Вот мужчина,
Какая красота!»
Какая, какая
Какая красота!

И как в старинной сказке,
Присказке, побаске.
Кит сделал третьей глазки,
Крутя китовый ус.
Одна кричит - «Теленок!»
Другая - «Вот подонок!»
Попала третья в сети
Счастливых брачных уз.
Счастливых, счастливых,
Счастливых брачных уз.

И рвался кит на части
От счастья, от страсти,
Признания из пасти
Слетали с языка.
Сбежали две подруги,
Про эти вот про штуки
Докладывали, суки,
На пленуме ЦК.
На пленуме, на пленуме,
На пленуме ЦК.

Весь пленум был в волненье,
Движенье, броженье,
Одно постановленье
Сменялося другим -
Такое сочетанье
На благосостоянье
Влияет в новом плане.
Гибриды поедим!
Гибриды, гибриды,
Гибриды поедим.

Народ был благодарен,
Навеки отоварен,
И русский и татарин
В объятиях слились.
И разрывало глотки -
Да здравствуют селедки
И к ним пол-литра водки,
А в общем коммунизм!
А в общем, а в общем,
А в общем коммунизм!

1964 г.

ТРАМВАИ

Вокруг бульваров бегают трамваи,
Плетутся на покой по одному.
И старая подружка-мостовая
Им обещает помощь на дому.

И снится недоверчивым трамваям
Одно и то же ночи напролет,
Что под ноги старушка-мостовая
Им рельсы настоящие кладет.

Но не ударят новенькие дуги
Под гонкую серебряную нить.
Горошинку звонок не кинет в руки,
По свету колесу не колесить.

Пускай забились рельсы под булыжник,
Пусть порвана серебряная нить.
Шагают люди поступью неслышной,
Чтоб старые трамваи не будить.

1964 г.

* * *

В нашем городе, где уборная,
В петлю бросился человек.
Брови черные, губы черные,
Руки белые точно снег.

У чужих сердца будто выжжены,
Посудачили – разошлись.
Ведь на жизнь теперь цены снижены.
А повышены не на жизнь.

Да и где найдешь виноватого -
Всюду правые на земле.
Звезды алые точно атомы
Низко светятся на Кремле.

Нет у матери сына-мальчика.
Сердце мечется под ребром.
Ах, любовь, любовь, злая мачеха,
Злая мачеха с топором.

1964 г.

ВРЕМЕНА ГОДА

Разбухшие весенние дороги
Взасос целуют нам босые ноги
И не пускают в надоевший дом.
Поставим мы вчерашнему гнездовью
Одетое черешнями надгробье
И вдаль уйдем.

Пробито небо соловьем навылет.
Тягучий мед на профиль солнца вылит.
Грозою грезят грузди под ножом.
И захрустят травинки под косою,
Летящей однокрылой стрекозою.
А мы идем, идем.

Теплит туман, как молоко парное.
Прилипли к окнам листья пятернею,
Продрогшею до смерти под дождем.
И ветер снова по дорогам скачет
И но карнизам с голубями плачет.
А мы идем, идем.

Но синий холод зазвенит цепями,
И речка с помер! певшими глазами
Застонет и застынет подо льдом.
Никто с тобой нас из дому не гонит,
Никто в дороге нас не похоронит.
Но мы идем, идем.

1964 г.

СМЕШНАЯ ДЕРЖАВА

Когда устаешь под улыбкою ржавой
Приветствовать походя старую ложь,
Тогда вспоминаешь Смешную державу,
В Смешную державу усталый идешь.

Там небо склонилось над ухом колодца.
И синие звезды на дне шелестят.
Любой над собой в одиночку смеется,
А двое сойдутся, о чем-то грустят.

На стенах короны висят для забавы.
В казне королевской лишь ветер поет.
Так чем же богата Смешная держава,
Смешная держава, веселый народ?

Там песнями платят за хлеб и за воду
И граждан серьезных гам смехом казнят.
Томится в тюрьме патриот по расчету.
И в отпуск уходит последний солдат.

Дозорные башни стоят как жирафы.
Влюбленные молча на землю легли.
Глаза закрывает Смешная держава -
Не могут влюбленные жить без земли.

И падают звезды в колодец, как в бездну
И двое от счастья о чем-то грустят.
Вот так зачинают веселую песню,
Вот так зачинают веселых ребят.

Смешную державу минует облава.
Никто без меня ее стен не найдет.
И вместе со мною в Смешную державу
Лишь тень по дороге устало идет.

1964 г.

ПАСЫНКИ ЭПОХИ

Пусть каждая эпоха солжет себе по-своему.
Нас мачеха-эпоха ласкает будто мать.
Печальной ипостаси жреца, поэта, воина
На знамени эпохи заплатою сиять.

Быть может, счастье пахнет подаренной гвоздикою
И теплою краюхой и сладким кипятком.
Обходит свое царство эпоха безъязыкая,
Звенит она крестами, стихами и штыком.

А ночь, дробясь о лица, в глазах уже полощется.
Запутались туманы в малиновой сосне.
И спят как эшафоты распластанные площади.
Малиновые тени распяты на окне.

И где-то барабаны смеются над потерями.
Двоится конь троянский в малиновых глазах.
И мачеха-эпоха ступает неуверенно
И пасынков увидеть боится в сыновьях.

Быть может, счастье пахнет подаренной гвоздикою
И теплою краюхой и сладким кипятком.
Глухая и безглазая, эпоха безъязыкая
Залатывает знамя с поломанным древком.

1965 г.

МНЕ СЕБЯ СОГРЕВАТЬ...

Мне себя согревать, не себя согревать –
Мне и так наплевать и не так наплевать.
Если скажется «нет», если скажется «да»,
Семь печатей откроет чужая беда.

И глухая тоска захолустных дорог
Захлестнет на века землю вдоль-поперек.
Не себя берегут и себя берегут.
Недоучки у дочек улыбку крадут.

Мы у сильных в чести, мы у жирных в чести.
Прячем кукиш в карман, чтоб себя соблюсти.
Убежать от беды, убежать от тоски,
Где, мерцая в ночи, мирно спят тесаки.

Декабристские внуки до пенсий живут.
Недоучки у дочек улыбки крадут.
Не себя обмануть и себя обмануть,
Чтоб поплакать вдвоем и спокойно уснуть.

Мне себя забывать, не себя забывать –
Мне и так наплевать и не так наплевать.
Если скажется «нет», если скажется «да»,
Все равно остается чужая беда.

За себя умереть, за тебя умереть?
Суждено нам веселые песенки петь.
Мне себя продавать, не себя продавать –
Мне и гак наплевать и не так наплевать.

1965 г.

МУЗЕЙНЫЙ ПОЖАРНЫЙ

Спит сигарета на губе.
От водки на сердце теплее.
Гипнотизер из КГБ
Пожарным числится в музее.

Идет в сторожку не спеша
И чешет ежик поседелый.
Помолодевшая душа
Вступает в спор со старым телом.

Сторожка плавает в дыму.
И вспоминается ночами,
Как маршал выл, когда ему
Он позвоночник рвал клещами.

Теперь уж прежней силы нет.
Но зуд проходит через руки.
Ему бы в руки пистолет,
А он пьет горькую со скуки.

Идет во флигель, но при нем
Смолкают споры по привычке.
И он УВИДИТ за окном,
Как на ветвях резвятся птички.

И слезы будет вытирать
Чуть повлажневшим полотенцем.
И как всегда поймет опять,
Что тоже стал непротивленцем.

1965 г.

ГИМН РОБОТОВ

Добрые роботы бредут,
Добрые роботы поют –
На века запрограммирован подлец.
Ваш алгоритм навяз в зубах,
Белой змеей вползает страх
В грохот наших нержавеющих сердец.

Но электронные мозги
В вас не увидели ни зги.
Человечество выходит из игры.
Солнце синее встает,
И алеет небосвод,
И выходят из орбит антимиры.

Кто-то про счастье говорит
Как про всеобщий алгоритм.
Только роботы себе не могут лгать.
Лишь водородные грибы,
Лишь эшелонами гробы.
Мы идем первоматерию искать.

Роботы шлют со всех планет
Нерасшифрованный ответ –
На века запрограммирован подлец.
И загадку бытия
Добросовестно жуя,
Прячут в грохот нержавеющих сердец.

Топот шагающих машин,
Хохот ликующих детин.
В их объятиях шар земной трещит по швам.
Под нержавеющей пятой
Спит одуванчик золотой.
Добрый робот одуванчик дарит вам.

Благодарят вас за труды
Асимметричные ряды
Добрых роботов, бредущих по земле.
И, прищуря синий глаз,
Смотрим сверху мы на вас,
Копошащихся на пепле и золе.

1965 г.

НА ПИРАТСКОМ КОРАБЛЕ

На пиратском корабле
Был переполох –
Старый пес на костыле
Капитан подох.

И под смех волков морских,
Как под рев химер,
Капитаном стал у них
Юный пионер.

Прекратился тарарам
На загривке волн.
Всех пиратов по утрам
Будит звонкий горн.

Щетку в зубы будто нож,
За борт крепкий ром.
Саблю – что с нее возьмешь –
Сдай в металлолом.

И не грабит богачей
Ни один пират.
На посудине своей
Речи говорят.

А когда весь пыл пройдет.
Стихнет шум и гам,
Пионер корабль ведет
К светлым берегам.

Но полезные дела
Могут уморить,
И команда удрала
Крепкий ром варить.

С черной меткой на челе
От тоски спились.
Так пираты на земле
Все перевелись.

1965 г.

МАДОННА

Мадонна, мадонна, мадонна,
Всю ночь про себя я твержу.
Тебя никогда я не трону,
Я богу другому служу.

Но как в нашем северном крае
Две черные розы в глазах
Цветут до сих пор и карают
Любовью, похожей на страх?

Мне страшно, мадонна, мне страшно,
Ведь ты, как и я, человек.
Когда же, когда же, когда ж мы
Уйдем из душевных калек?

Мадонна, не знаешь, не знаешь.
Кого я в тебе угадал.
Во сне ты летаешь и таешь,
Твой сон наяву я видал.

Прости же калеку, мадонна,
Всю ночь про себя я твержу.
Но ты не узнаешь, мадонна,
Что я на мадонну гляжу.

1965 г.

* * *

Летит воробьиная стая,
Как семечки, с крыши на снег.
И улица полупустая
Глядит в девятнадцатый век.

Скребется в промерзший булыжник
Поломанный елочный крест.
Веселый Илья-чернокнижник
Всю ночь согревает подъезд.

И в форточку в низком подвале
Подвыпивший нищий глядит,
Как Марфа, накрытая шалью,
Вдвоем с граммофоном сидит.

И сторож уютно скучает
У ветхих ворот на виду,
Где ветер неслышно качает
На проводе чью-то звезду.

Здесь все так привычно и просто,
Как будто у старых друзей.
На этот таинственный остров
Плыву на улыбке твоей.

1965 г.

ЗАБЫТЫЕ ЖЕЛАНЬЯ

Рожденные под крики,
Мы ростом невелики,
Не различаем сердца и ума.
И вздох немых признаний.
Безмолвных ожиданий
Мы прячем в безымянные дома.

И музыкальный запах
Плывет на синих лапах,
Не тронутый ни словом, ни рукой.
Он прост и сух, как лапоть,
Обнявший ногу в слякоть.
И душам вашим чудится покой.

Но мы должны родиться
И в слове воплотиться,
Помножить – не родившись – жизнь на смерть
Стучат об пол колени,
Гармонии вселенной
В трамвайной давке негде больше сесть.

Мы лепим тело ртами
И слушаем руками.
Калеки мы, как нас ни замеси.
На нас нельзя молиться,
Безлики наши лица.
В разлуке мы с Россией на Руси.

Забытые желанья,
Нам нет нигде названья,
Мы сводим ваших гениев с ума.
Они связали сами
Бессмертье с небесами
И не пустили нас к себе в дома.

Безликие калеки,
Мы в каждом человеке,
Мы умираем, чтобы с вами жить.
И в каждом отголоске
На каждом перекрестке
Мы к вам на синих лапах будем плыть.

1965 г.

ПЕСНЯ ГУСАР ЛЕЙБ-ГВАРДИИ
ГРОДНЕНСКОГО ПОЛКА

Из немногих привилегий
Только нам даны усы.
Мы любители элегий
И варшавской колбасы.

Мы затягиваем строго
Сердце в алый доломан.
Наша жизнь в руках у Бога
И девицы Ленорман.

Но в любовной страсти фору
Мы дадим своим отцам.
И трезвонят наши шпоры
По борделям и дворцам.

Оставлять нам не впервые
Юных дев и юных вдов.
Бережем мы мать-Россию
От французов и жидов.

Носят наши эполеты –
Золотые бубенцы –
Дуэлянты и поэты,
Музыканты и скопцы.

Сабли накрест! Жженка льется,
Пахнет спиртом и огнем.
Сердце бьется, бьется, бьется,
А не ведает по ком.

1966 г.

ГУСАРСКАЯ КАДРИЛЬ

Дрожат язычки у свечей,
Перчатки застыли у талий.
В плену маскарадных ночей
Герои любовных баталий.

Танцует кадриль эскадрон,
Не чуя сапог под собою.
Дрожит под оркестром балкон.
Где спорят две скрипки с трубою.

И в паре со строгим царем
Бордельная девка воркует.
Царицу денщик под окном
В медовые губы целует.

А шеф жандармерии пьет
За равенство, братство, свободу.
Веселое солнце встает
И смотрит в веселую воду.

Дрожат язычки у свечей,
Перчатки застыли у талий.
В плену маскарадных ночей
Герои любовных баталий.

1966 г.
 
  * Вот и все (франц.).

CE N'EST-QUE CA!*

Блестят рубли, как эполеты,
Ядро рулетки бьет из мглы.
Лежат колоды, как лафеты,
И банкометы гнут углы.

А дальше как Господь подскажет,
Когда на прикуп дама ляжет.
Ля-ля, ля-ля, ля-ля, ля-ля!
Ля-ля, ля-ля! Et се n'est-que cа!

И нам полезно воздержанье
От женщин, денег и вина.
Не то возьмут на содержанье
И кредитор и сатана.

А дальше как Господь подскажет,
Когда гусар в могилу ляжет.
Ля-ля, ля-ля, ля-ля, ля-ля!
Ля-ля, ля-ля! Et се n'est-que cа!

А коль война – гусары – на-конь!
Держись, Варшава и Париж!
Мы всю Европу ставим на кон,
А там и Африку, глядишь.

А дальше как Господь подскажет,
Гусар и в черта не промажет.
Ля-ля, ля-ля, ля-ля, ля-ля!
Ля-ля, ля-ля! Et се n'est-que cа!

Восторг от собственной аскезы
Довел до гроба дурака.
Будь тверже камня и железа
От пят до самого пупка.

А выше, как Господь подскажет,
Когда гусар подруге скажет –
Ля-ля, ля-ля, ля-ля, ля-ля!
Ля-ля, ля-ля! Et се n'est-que cа!

1980 г.

ГУСАРСКАЯ ЗАСТОЛЬНАЯ

Кружится, кружится кружка по кругу
Мало – так пей из ведра.
Что же сегодня споем мы друг другу?
То же, что пели вчера.

Коль пьяный – проспись,
Коль сытый – постись.
Коль нежный – ругайся,
Коль грешный – покайся.
А коли уж свят, а коли уж свят,
Ну что же поделаешь, брат.

Молодость наша умчалась куда-то,
Полно об этом тужить,
Старость ведь песнями тоже богата,
Дай нам Бог с песней дожить.

Коль пьяный – проспись,
Коль сытый – постись.
Коль нежный – ругайся,
Коль грешный – покайся.
А коли уж свят, а коли уж свят,
Ну что же поделаешь, брат.

Кружатся, кружатся стороны света,
Сердцу остыть не дают.
Что недопито и что недопето,
Внуки допьют и споют.

Коль пьяный – проспись,
Коль сытый – постись.
Коль нежный – ругайся,
Коль грешный – покайся.
А коли уж свят, а коли уж свят,
Ну что же поделаешь, брат.

1981 г.

РОССИЯ

Россия наша велика,
А правда наша далека.
Лежит в снегах, лежит в дождях
И при царях и при вождях.

Кого о правде ни спроси,
Все ищут Бога на Руси.
И льнут к щекам церковных стен
Дома в крестах телеантенн.

На длинном пальце бороны
Дрожат три капельки луны.
И неподвижно, как грибы.
К земле прижались три избы.

Молчит святая ипостась.
В озерах плещется карась.
И на ракетный полигон
Господь низводит сладкий сон.

Глотая правду в кабаках,
Как в проспиртованных церквах,
Крестятся, плачут и блюют,
И песни жуткие поют.

И при царях и при вождях
Висит Россия на гвоздях,
Висит, как Божий космонавт,
На перекрестке вер и правд.

1967 г.

ЧЕРНАЯ РЯБИНА

Горюет черная рябина.
Кирза бездумно месит грязь.
У Бога нет Отца и Сына –
Его успели обокрасть.

И автоматами фарватер
Нам обозначен на века.
И вышка будто альма матер
Встречает нас издалека.

Здесь наши деды поседели,
Отцы вынянчивали нас.
Мы в одиночку сиротели,
Но не выплакивали глаз.

Лишь тридевятое колено
Загнет железный соловей,
Осиротелому на смену
Выходит сто богатырей.

Пускай надежду на мессию
По капле делят на троих.
Но мы треклятую Россию
Любили крепче жен своих.

Так значит, плакать нет причины
И нет причины прятать глаз,
По каплям черная рябина
На белом небе запеклась.

1967 г.

* * *

Нам с первого шага
Основу дала
Заученность блага –
Предвестие зла.

Квартир коммунальных
Тоскующий бред.
Речей поминальных
Мерцающий свет.

Где в сломанном твисте.
Скользя на полу,
Подобие истин
Лопочет в углу.

И ливень ликуя
Летит в колобродь.
Удар поцелуя
В созревшую плоть.

Где рубища роскошь
Суровый орган
Стегает наотмашь
В толпе каторжан.

И вечность стекает
В оплыве локтей.
А глаз затихает
Под всплеском плетей.

Из праха знамений
Восходит на крест
Надежда сомнений,
Сомненье надежд.

И пахарь эпохи
Вновь сеять готов
Пахучие крохи
Несбывшихся снов.

1967 г.

ДОЖДИ В ДЕКАБРЕ

В суете
Прикорнула печаль у порога.
В маяте
Кто-то ходит на нашем дворе.
Подожди,
Подожди, подожди, ради Бога.
Все дожди,
Все дожди, все дожди в декабре.

И в ночи
Тарахтят ошалевшие ливни.
Помолчи.
Наглядеться дай вволю глазам.
Украду
Я у мамонта черные бивни.
Припаду,
Припаду к этим теплым рукам.

В высоту
Мы без ангельских крыльев взлетаем.
В темноту,
Где беззвучные взрывы сердец.
В тишине
Тихо сами себя провожаем.
Как во сне,
Наяву мы встречаем конец.

1967 г.

СЛУЧАЙНО В ПЕРЕДРЯГЕ

Случайно в передряге
Казенный танк сожгли.
И парня из-под Праги
В деревню привезли.

На кладбище расстались
С ним старые дружки,
И бабы в плач кидались
Под черные платки.

Казенное начальство
Заботилось о всех –
Из города примчался
Серьезный человек.

Он, глядя мутновато
Поверх застывших лиц,
Сказал про сорок пятый,
Про дружбу без границ.

И мужики хмельные,
Стерев следы со щек,
Кричали, что Россия
Сотрет их в порошок.

И только поп колхозный
Лез спьяну на рожон –
Все спрашивал серьезно:
«За что же умер он?»

1968 г.

МОСКОВСКИЙ ПЕЙЗАЖ

В ярких тряпочках столица.
Затянувшийся стриптиз.
Купола как ягодицы
Полусонно смотрят вниз.

Машет жезлом полосатым
Деловитый постовой.
Где красотка твердым задом
Вертит будто головой.

Молодец длинноволосый,
Безнадежный оптимист,
Задирает нос курносый,
Независим, горд и чист.

Непонятую истому
Пьяный прячет в кулаке.
В кабаке он будто дома,
Дома будто в кабаке.

Очумелые хозяйки
Сумки твердые несут.
Бронированные «чайки».
Полированный уют.

Голубая пена неба.
Злая радость без конца.
Губы солнца просят хлеба
Молчаливо у крыльца.

1968 г.

НА ПЕЧОРЕ

На Печоре, на Печоре, на Печоре
Коньяку достать легко, как семгу в море.
Ну а семга не дороже коньяка
У Ильи, что миллионщик с маяка.

Холодна же ты, печорская сторонка,
Горяча же ты, печорская девчонка.
Погубили твою душеньку леса
И осипшие от спирта голоса.

У тебя любому место есть под шубкой,
И считаешься ты лучшей сучкорубкой,
Вдоволь семги ешь, коньяк армянский пьешь
И не хуже чем правительство живешь.

Вам бы с Сапкой повстречаться надо было,
Сапку жизнь под зад коленом тоже била.
Двадцать лег не может паспорта сменить
И по прозвищу он Падло, стало быть.

Он теперь в Ухту с деньгами приезжает,
Семь машин его по городу катают –
В первой шапка, в третьей шуба, а в седьмой
Работяга Сапка Падло отпускной.

Сквозь глаза его, как сквозь графин хрустальный,
Двадцать лет затылок светится печальный.
Ах, Печора, ты, Печора, вольный край,
На костях твоих построили мы рай.

1968 г.

БЕЗЫМЯННАЯ МОГИЛА

У засохших берез,
Где следы от колес,
У креста задубевших дорог
Есть могила одна
Без покрышки и дна –
Только кружка да хлеба кусок.

Запотевшая в зной
От воды ледяной,
Кружка эта шоферов поит.
И краюха слегка
С теплым вкусом дымка
Благодарною коркой хрустит.

Работящий народ
Тихо речи ведет,
Будто каторжник здесь был убит.
Только год отсидел,
Убежать захотел –
Не положенным в гроб был зарыт.

И видать неспроста
Не забили креста –
На вес золота были дрова.
Приходить с этих пор
На могильный бугор
Стала с кружкой и хлебом вдова.

Здесь пустая земля,
Ни людей ни жилья,
Только серая сойка орет,
Да шофер постоит,
Табаком подымит
И чего-то до вечера ждет.

У засохших берез,
Где следы папирос,
У креста задубевших дорог
Есть могила одна
Без покрышки и дна –
Только кружка да хлеба кусок.

1969 г.

* * *

Будто сирень к молоке
Солнце висит над рекою.
В сизом своем армяке
Стужа стоит с клюкою.

Вяжут в молчанье узор
Тонкие руки березы
Там, где колючий забор
Прочен, как стебли розы.

Вьюги леса замели.
Лоси на трубах играют.
Бритый затылок земли
Как белый нимб сияет.

Молится звездный конвой
Строем в сиянии низком.
Варит планету живой
Он в молоке материнском.

В космос радисты стучат –
Все на планете в порядке.
Только березы молчат,
Вяжут узор украдкой.

Стало проклятья страшней
Это немое прощенье.
Эхо планеты твоей
Спит за колючей тенью.

1969 г.

ЮРОДИВЫЙ

Лицом желтей папируса
И волосом весь бел,
Юродивый у клироса
Молитву робко пел.

Он пел про сердце чистое,
Спаленное в огне.
Спало сиянье мглистое
В заляпанном окне.

Глядел как из-под савана
Юродивый молясь.
А улица шершавая
Под окнами вилась.

И церковь за оградою
Тянулась как причал.
Христосик над лампадою
Убийц своих прощал.

Над пьяными мирянами
Морозный день кадил,
Где ангел за туманами
Крыло себе спалил.

Дома все были залиты
Афишами с торцов,
И там прощали Гамлеты
Убийц своих отцов.

Плыла чужая родина
И таяла как воск.
Из церкви шел юродивый
В обшарпанный киоск.

Над кружкой пива с воблою,
Пока Господь не звал,
Свою молитву теплую
Он в пену окунал.

1969 г.

МОЛИТВА

Игорю Глушакову

Пускай Господь тебя хранит
От равнодушного перрона,
Где плачет женщина навзрыд
В купе последнего вагона.

Где свежевыбритый конвой
Бежит осклабясь вдоль состава.
Где чей-то смех и чей-то вой
Тебя на все лишают права.

Пускай Господь тебя хранит
От молчаливого простора,
Где по закату снег скользит,
Как соль по скату помидора.

Где от любви бегут с ума
На чистый спирт и самогонку.
Где только верная тюрьма
Рыдает ссыльному вдогонку.

Пускай Господь тебя хранит
От жен чужих в чужой постели.
Где за стеною тонкой спит
Чужой ребенок в колыбели.

Где даже правда тихо лжет.
Мерцая чистыми глазами.
Пускай Господь тебя ведет
Куда угодно – только б с нами.

1969 г.

ПОЛОТЕР

Легко распахнутые шторы
Рука хозяйки теребит.
Янтарный ноготь полотера
В паркетном мареве скользит.

И взмах его ноги бесплотен.
Рука заснула на боку.
И запах вишен и смородин
Летит от пола к потолку.

Ему бы день и ночь бесплатно
Моря планеты натирать.
Но по сверкающим палатам
Паркет зовет его опять.

Моря, с потопа скособочась,
Под восковой луной лежат.
У полотера днем и ночью
Паркет, как липкий шоколад.

Легко распахнуты губы
И приглашение к столу.
Давно пора бежать ему бы,
Тепло оставя на полу.

Легко распахнутый халатик.
Легко распахнутая грусть.
Что и за это тоже платят,
Он знает это наизусть.

Хозяйка бредить будет морем
И улыбаться вместе с ним,
И в полусвязном разговоре
Растает воском золотым.

Оставит он палату эту,
И успокоится халат.
Паркеты, теплые паркеты,
Как море под луной, лежат.

1969 г.

ЗЕМНАЯ БОГИНЯ

Быть красивой, как богиня,
На роду тебе дано.
И божественное имя
Даже в паспорт внесено.

Но всесильна зависть злая,
И – куда глаза ни кинь –
Недоверчивость людская
К красоте земных богинь.

И не в силах боль измерить.
Ты горишь чужим огнем.
В невозможное поверить
В полночь можно лишь вдвоем.

Восхищенно и несмело
Грешник смотрит на тебя,
Как робеешь ты умело.
Как ты любишь не любя.

Сквозь перчатку у запястья
Жилка синяя видна,
Ты как падчерица счастья
По земле идешь одна.

И несешь в себе отныне,
Будто вечная вдова,
Неприкаянность богини,
Бесприютность волшебства.

1969 г.

МАРШ ПОЖАРНЫХ

Под золотыми касками
Веселые огни.
Под лицами глазастыми
Широкие ремни.

Пожароукротители,
Каленая спина.
Полны огнетушители
Шипучего вина.

Сегодня два ударника
На пенсию ушли.
А жены двум пожарникам
Сынишек принесли.

На встречу и на проводы
Пожарные идут,
И по такому поводу
Походный марш поют.

Пожары будут славные,
Как слышно из газет.
Успеть бы сделать главное,
Пропеть бы тот куплет.

Что старый будет стариться,
А юный – молодеть.
Всю жизнь пожарным нравится
Про это только петь.

1969 г.

* * *

И вам нужна определенность...
Мадам, послушайте меня –
Неосторожная влюбленность
И та бежит от света дня.

И я ночные буераки
Чужому солнцу не отдам.
Так вы мечтаете о браке?
Ах, как вы молоды, мадам.

Лихая точность геометра
И свет любовных теорем.
Дома шатаются от ветра,
Вот-вот развалятся совсем.

Входите в замок мой воздушный
И позабудьте счет годам.
Но вы молчите равнодушно.
Как вы расчетливы, мадам.

Пускай дурное лихолетье
Прямую линию вершит
И чьи-то радости, как плетью,
Прямой чертой соединит.

А я запутанную старость
Бросаю к вашим лишь ногам.
Но вы твердите про усталость.
Как вы несчастливы, мадам.

1971 г.

НА УЛИЦЕ ПЛАНЕТНОЙ

На улице Планетной
В предместье темноты
Петух в тревоге тщетной
Кричит до хрипоты.

Под каменные клети
Зернистый дождик бьет.
Зеленое столетье
Сквозь нас с тобой цветет.

Молчат чужие стены,
От ближних сохраня.
Не знаем мы измены
Два века и два дня.

Цветет зеленой тенью
В кольце кошачий глаз.
Боимся пробуждения.
Пусть минет чаша нас.

Серебряная проседь
Срывается у лба.
Под счастьем високосным
Колеблется судьба.

Торопятся к развязке
Фальшивые умы,
И женится на сказке
Кто хочет– лишь не мы.

О верность жен послушных,
Ты слишком тяжела.
В своих объятьях душных
Сжигаешь нас дотла.

Но счастья собутыльник,
В нас сказка расцветет.
Испорченный будильник
На улице орет.

1969 г.

В ЛЕСУ

Рудольфу Новоселову

Может быть, по грибы.
Может быть, по веселье.
Повороты тропы,
Приворотное зелье.

Пахнет сумрак вершин
И смолою и мятой.
В паутине седин
Спит орешник горбатый.

Старый пень без колец,
Ему молодость снится.
И под черный чепец
Прячет песни синица.

Над ромашкой пчела
Осторожно колдует,
Два прозрачных крыла
С тихим солнцем рифмует.

Созревает звезда
Между веток рябины.
Чтоб упасть у куста
Перемревшей малины.

И бормочет овраг,
Опоенный ольхою.
Шелестит у коря!
Ручеек шелухою.

А на шляпке гриба
Две сосновых иголки.
Навязала трона
Сто петель втихомолку.

Нет счету тагам,
Ни годам и ни листьям,
Если ходишь к друзьям
Просто так без корысти.

1969 г.

ВАРШАВСКИЕ ПОВСТАНЦЫ

Николаю Городецкому,
участнику Варшавского восстания в 1944 году


Ни звона медалей, ни звона монет.
На сорок повстанцев один пистолет
Да в пыльных подвалах остатки вина.
Кому-то забава, кому-то война.

Законы свободы от века просты –
Чтоб к смерти всегда обращаться на «ты».
Чтоб только во сне лишь сводили с ума
Кого Освенцим, а кого Колыма.

Голодной коровой ревет миномет.
Из двух наших бед кто-то третью плетет.
И справа и слева могильный уют.
На крови славянской медали куют.

Настанет черед твой поверить всерьез,
Что помощь приходит, как дождик в мороз,
Что эхо побед как ночные бои –
Враги не пристрелят, прикончат свои.

Кому отмолчаться, кому заорать,
Кому продаваться, кому умирать.
Зевает над Вислой слепая луна.
Кому-то забава, кому-то война.

1971 г.

* * *

Прикован к рюмке, как к жене.
Хоть надо пить – не пьется мне.
Веду с собой наедине
Усталый вор
Ненужный спор.
Пускай родился невпопад,
Ни Богу сват, ни черту брат,
Но мне украсть не запретят
Твою печаль.

Меня шутя ты позови,
Я снова гость твоей любви.
На крестный путь благослови
В немую даль
Свою печаль.
Хозяин нежности твоей
Уже стучится у дверей,
И черным ходом для гостей
Я в ночь уйду.

Далось немало на веку
Посеребренному виску.
Твою печаль, твою тоску
Твою беду
Я украду.
Но где же, Господи, мой дом,
Чтоб отдохнуть немного в нем
И стать хозяином потом
В своем дому.

1973 г.

КОГДА В ДУШЕ СВОБОДА

Не нужно мне пирожных,
Не нужно трюфелей.
Не нужно дам вельможных,
Услады королей.

Я знаю их породу,
Но разве в этом соль?
Когда кругом свобода,
Ты сам себе король.

По мне скучают плетка,
Тюремное окно,
Веселая молодка
Да старое вино.

Не знал запретов сроду,
Заплаты – мой пароль.
Когда кругом свобода,
Ты сам себе король.

А коль война начнется,
Сойдутся короли.
Героем стать придется
С мозоли до сопли.

Пойду в огонь и воду,
Но разве это роль?
Когда кругом свобода,
Ты сам себе король.

Пусть ждет меня решетка,
Пусть ждет меня петля.
Веселая молодка
Пойдет под короля. О-ля-ля!

Подменим мы колоду,
Но разве в этом соль?
Когда в душе свобода,
Ты сам себе король.

1973 г.

КЛИМЕНТОВСКИЙ СОБОР

В Москве на улице Пятницкой
под Климентовским собором
был расположен общественный туалет.

Наскребли мы рупь и двадцать семь копеек,
Прихватили в диетической стакан.
У собора, где сортир, полно скамеек,
Там и пили мы за здравие армян.

Закусить, конечно, снова было нечем,
Приходилось нюхать хлорку и тэжэ.
Тут из-под земли Маруся нам навстречу,
Где как крест глядела в небо буква «Ж».

Я попасть не думал в яблочко-десятку,
Как Громыко, осторожно сделал ход:
Надоела эта, дескать, жизнь в присядку,
Помоги, мол, жить, Марго, наоборот.

Мол, диван-кровать хочу купить супруге,
Да десятки не хватает как назло.
А Марусенька с моей женой подруги,
И нам с другом просто чудом повезло.

Мы в кафе подались к Алке толстозадой,
Напоила нас она за полчаса.
Целоваться лез, но мне она – «Не надо»,
Журналисты-де глядят во все глаза.

А в отделе штучном мы обхохотали
Запыленные бутылки коньяка.
Что зубровка зубы скалила в подвале,
Это знали мы с дружком наверняка.

Эх, Марго, Марго, залетная тетеря,
Для чего я про кровать тебе наплел?
Я не верил в Бога, в этот раз поверил
И в собор обман замаливать пошел.

Кепку снял перед порталом для порядку,
Белых женщин в белых креслах увидал,
Верно, Господи, здесь тоже жизнь в присядку
Что ли, я в костел к католикам попал?

Совершил я все же крестное знаменье,
Только женщины вдруг с кресел сорвались.
Я услышал на хорах такое пенье,
Что едва не крикнул им вдогонку «бис!»

Ремеслом архитектурным не владея,
Про себя один вопрос твержу давно:
Где ж мы будем, если всякую идею
Основаньем можно ставить не туда?

1973 г.

ЛИКЕР КУАНТРО И ШАНЕЛЬ НОМЕР ПЯТЬ

Простите, что пьяным к любимой пришел,
Но друг мой покинул Россию.
Последний глоток был не так уж тяжел,
И мне провожать не впервые.

Но так меня тянет немного поспать,
С коленкой поджатой плыть в детство.
Ликер куантро и шанель номер пять
Простят вам такое соседство.

Пусть вас не смущает дырявый носок –
Терниста к любимой дорога.
Куда же девался веселый бульдог,
С которым я спал у порога?

Я дом перепутал, негодник, опять,
Простите хоть раз недотепу.
Ликер куантро и шанель номер пять,
Бежать уже глупо в Европу.

Я тоже бродяга, как прадед-цыган,
Неряшлив, но зорок, как птица.
Поверьте, любовь это только туман,
Где можно на срок заблудиться.

Не век же в тумане дорогу искать
С лишенными права гражданства.
Ликер куантро и шанель номер пять
Заменят мое постоянство.

Ваш муж аккуратен, не курит, не пьет,
Вы с ним гармоничная пара.
И шепот рассудка вам силы дает
Бежать от любого пожара.

Но как вам, бедняжке, наскучило лгать,
Ища бескорыстного друга.
Ликер куантро и шанель номер пять
Спасают любовь от недуга.

1974 г.

ДОН-ЖУАН

Серебряная соль
Осеннего тумана.
Несыгранная роль
Седого Дон-Жуана.

С самим собою врозь,
Вдове он снова снится.
Что было – не сбылось,
Что будет – повторится.

Осипнувший прибой
Заигранной пластинки.
Воскреснувший запой
С последней вечеринки.

Иссохшим ртом ловить
Покорные колени,
Чтоб только не завыть,
Как на барачной сцене.

И вспоминать в упор
Без скорби и упрека
Петляющий узор
Колымского барокко.

Где каждый камень гость
С воздетою десницей.
Что было – не сбылось,
Что будет – повторится.

Туманный женский глаз.
Серебряная пропасть.
Нетронутый алмаз.
Девическая кротость.

Как собственную боль,
Скрывает донна Анна
Несыгранную роль
Седого Дон-Жуана.

1975 г.

ДВОЕ НИЩИХ

Виталию Грибкову

По планете великой печали,
Что зовется российской землей,
Двое нищих босые шагали,
Не гоняясь за хвалой да хулой.

За озера лучилась дорога
Горше перца и слаще халвы
И вела от церквы до острога,
От острога вела до церквы.

Их травил прокурор именитый,
Обвенчавшись с чужою казной.
Их берег правдолюб деловитый,
Потрясая казенной мошной.

А они лишь в ответ улыбались,
Все прощая корыстной любви,
И опять по дорогам скитались
И лохматили кудри свои.

Белый край непочатого неба,
Где закат осушали стога.
Духовитой ковригою хлеба
Молча полночь ложилась в луга.

По планете великой печали,
Осиянной серебряной мглой,
Двое нищих босые шагали,
Не гонясь за хвалой да хулой.

1975 г.

ПЕСНЯ ОСУЖДЕННОГО
ЗА МЕЛКОЕ ХУЛИГАНСТВО

Как грустно, что кончается вино.
На всю Россию ни одной бутылки,
Которую открыть нам суждено,
Закрыв дверной волчок седой Бутырки.

Не блатари, не пахари дерьма,
Плечом мы подпираем вашу жалость.
Тюрьма она всегда была тюрьма,
Лишь после шмона курево осталось.

В Европе снова засуха, а тут
Живем мы по общественным наукам.
Пускай от пьяниц жены отдохнут,
Им раем станет очередь за луком.

За стенкой матерятся мусора
И мажут нашим маслом хлеб свободы.
Мы им отдали честь еще вчера,
А может быть, с семнадцатого года.

Картавый рубль пока еще в цене.
И мы с тобой лежим как в мавзолее.
Искать не стоит истину в вине –
Без истины винишко веселее.

Как грустно, что кончается вино.
На всю Россию ни одной бутылки,
Которую открыть нам суждено,
Закрыв дверной волчок седой Бутырки.

1977 г.

ХЛЕБ ВЕРЫ НАШЕЙ

Пускай хлеб веры нашей
Замешан на полыни.
Пускай глоток надежды
Слезой омоет рот.
Пускай над головою
Без облака застынет
Любви печальной нашей
Печальный небосвод.

Сама себе награда,
Сама себе утрата,
Душа незримо зреет
В молчании сердец.
И собственному горю
Не ищет виноватых.
Сама себе начало,
Сама себе конец.

Мы жили без оглядки,
Смиренно и мятежно.
Но лишь беду чужую
Своею назови,
И снова ливнем хлынет
Воскресшая надежда
На поле веры нашей
Из облака любви.

1979 г.

РОМАНС

О как бы я хотел коснуться снова
Печалью осененного чела
И ощутить ожог,
Ничком упасть у ваших ног,
Не видеть бледного лица
И обручального кольца.
Но до конца кружения земного
Нам слаще жить на краешке крыла.

О почему несбыточность прекрасна,
Лишь ангелу-хранителю понять.
И он уже готов
Достать вам ягод и цветов.
И ангел ваш и ангел мой
Не скоро прилетят домой.
Печаль преодоленного соблазна
Успела нас над пропастью поднять.

Когда-нибудь пустяк пребудет главным,
А главное пребудет пустяком.
Но этот час и миг
Мы утаим от нас самих,
Не потому что мы грешны,
Не потому что мы смешны.
Все тайное не в силах слиться с явным,
Когда любовь берет нас целиком.

О как бы я хотел коснуться снова
Печалью осененного чела
И ощутить ожог,
Ничком упасть у ваших ног,
Не видеть бледного лица
И обручального кольца.
Но до конца кружения земного
Нам слаще жить на краешке крыла.

1980 г.

* * *

Я грешник. Не мудрец и не герой,
Но говорю с улыбкою смиренно,
Что верность равнодушию сестрой
В любви бывает чаще, чем измена.

С тобой делил я радости свои,
Но эту боль унес я молчаливо.
Ведь я в измене ближе был к любви,
Чем ты, храня мне верность горделиво.

Удастся ли – Бог весть – на склоне дней
За нищую измену помолиться,
Чтоб ты богатством верности своей
Хотя б с другим успела поделиться.

Я грешник. Не мудрец и не герой,
Но говорю с улыбкою смиренно,
Что верность равнодушию сестрой
В любви бывает чаще, чем измена.

1981 г.

АРБАТСКИЕ ПЕРЕУЛКИ

И я любви служил не как монах
И доводил до бешенства плебея,
Не прибедняясь в собственных грехах
И на чужих грехах не богатея.

Потом играл шута и короля
На мостовых обшарпанных и гулких,
Где рвалась к бесконечности земля
В обрубленных арбатских переулках.

На правду намекали мне лгуны,
О лжи читали пропись правдолюбы.
Я лучше стану петь для сатаны,
Чем слушать эти проданные губы.

И бросил я шута и короля
На мостовых обшарпанных и гулких,
Где обретала истину земля
В обманутых арбатских переулках.

Над карнавальной праздною гульбой
Любовь взлетела в рубище убогом.
Мне есть чем оправдаться пред тобой,
Но нечем оправдаться перед Богом.

Куда мне деть шута и короля?
Считает звезды пучеглазый Пулков.
Я смертник твой, усталая земля,
В бессмертии арбатских переулков.

1981 г.

ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ

Растратил вмиг куда-то я
Наследство небогатое –
Три песенки кудлатые,
Худые да мои.
На беззащитном мужестве
Все наше солнце кружится,
И пьют из чистой лужицы
То солнце воробьи.

Как трепетная жимолость,
В лучах ты опрокинулась,
И осень закружила нас
В прощальном полусне.
Мои ты слезы выпила.
За что такое выпало,
За что такое выпало,
За что такое мне?

От шалости и ярости
Мне три шага до старости
И вечный путь из радости
В бессмертие твое.
Судьба моя осенняя,
Последнее спасение.
Ты боль и воскресение,
Смирение мое.

Не счесть годов по проседи,
Не счесть птенцов по осени.
И солнце нам подбросило
Последние лучи.
На беззащитном мужестве
Все наше солнце кружится,
И пьют из чистой лужицы
То солнце воробьи.

1982 г.

МОНОЛОГ ЗА СТОЙКОЙ БАРА

Учись до гроба трезвым быть средь пьяных.
В крюшон добавь, Шуренок, кубик льду.
Ведь воду в алкоголь в чужих стаканах
Мы претворяем триста раз в году.

Звенит гитара, сыплются мониста.
Помянем, Шурик, деда Кузьмича.
Ты упои того телеграфиста,
Стучать привык с ключом и без ключа.

И засупонь ширинку на Расуле,
Ишь, материт парижское житье.
Ему б стоять в почетном карауле,
Когда встречают ихнее жулье.

Сережке-брату нынче не до денег,
В Кабул он бедолага поканал,
Куда Макар, усатый шизофреник,
Телят своих и тот не загонял.

Отсыпь, Шуренок, спелых абрикосок
Болвану, что надеждой осиян.
Смотри, а тот картавый недоносок
Закласть готов не только персиян.

Еще не встретясь, я уже прощалась,
Свою любовь я знала наизусть
И грусти оставляла злую шалость,
А шалости – нетронутую грусть.

Весь мир настроен тихой бабьей лаской.
Желток в спирту спит царским золотым.
Да не дыми ты «примой»ярославской!
Мне вот он где, отечественный дым.

Пересчитай-ка выручку, Шуренок.
Пора домой, мой славный обормот.
Дождись своих нетронутых девчонок.
Святой отец меня к причастью ждет.

1983 г.

РОМАШКА ГОЛУБАЯ

Аркадию Полищуку

Замерзла птаха почтовая,
Забыв про жаркое житье.
Лежит ромашка голубая,
Где сестры белые ее.

Ну с кем тебя по свету носит?
С какою сладил ты стеной?
Чужая звездочка не спросит,
Кто плачет за твоей спиной.

Какого брага привечаешь,
Постясь впервой в краю чужом?
Какого Бога поминаешь
Ты на распятии своем?

Белит околица рубашки.
Откуда вид – оттуда стыд.
Воскресли белые ромашки,
Одна голубенька лежит.

Белят ромашку голубую.
Не добавляйте нищим срок.
Бели ты, праведник, любую,
Не тронь голубенький цветок.

Молчит ромашка голубая,
Стеной все белые пред ней.
Замерзла птаха почтовая
Вдвоем с ромашкою моей.

1984 г.

СЕРДЦЕМ БЛИЖЕ К НЕБУ

Он труд любил за праздность,
Дела – за разговор,
Московскую вихрастость
За питерский пробор.

Себе лишь на потребу
Он в доску был не свой.
Был сердцем ближе к небу,
К ромашке – головой.

Он пел в земном бедламе,
О чем вам петь нельзя –
Что бьют враги ногами,
А языком – друзья.

И проще всякой репы
Рвались его слова,
Что сердце ближе к небу,
К ромашке – голова.

Когда его не стало,
Вы плакали взахлеб
И – как всегда бывало –
Несли прилежно гроб.

Всем ближним на потребу
Лежал он в доску свой
Умолкшим сердцем к небу,
К ромашке – головой.

1985 г.

ПРИТЧА О ЧЕРНЫХ ЕГЕРЯХ

Памяти Александра Галича

Они пришли неведомо откуда,
И каждый был по-своему велик.
Меж них был знаменит еще Иуда
Как дошлый казначей и бунтовщик.

Чумной вдовой в ночи вскричала птица,
Кот залился младенцем у дверей,
Когда в полях отпели нас зарницы
Во имя братства черных егерей.

На площадях трещали барабаны,
Где каждый сам себя короновал.
И волочились сальные болваны,
Как агнцы, на шашлычный карнавал.

Лоснился мрамор вольного барака
Под орденской колодкой фонарей.
Нас спаивала каждая собака
Во имя братства черных егерей.

Обращены девчонки-неумехи
В наложниц у придурков от сохи.
Простятся им невольные огрехи,
И нам отпустят старые грехи.

От ярых боен псеют стадионы.
А кто-нибудь за тридевять морей
Украдом вырезает батальоны
Во имя братства черных егерей.

В рябые алюминиевые ложки
Забилась пыль казенного гнезда.
По горевой и гаревой дорожке
Нас вечно кружит слава и нужда.

На седьмой день творенья разыгралась
Семерка из крапленых козырей.
Вот почему так жаждем мы хоть малость
В себе порушить черных егерей.

1985 г.
 
  * С ума сойти (груз.).

ГАГИЖДЕБИ*

Гураму Тугуши,
открывшему мне Тбилиси.


Наверное, нет правды на земле.
Наверное, ее нет и на небе.
Мчит наша правда, как пастух в седле,
Меж небом и землею. Гагиждеби.

Пусть фарисей на свадьбе без вина
Потеет словно поп на постной требе.
Пусть наш бурдюк не жалует казна –
Шампур вошел в курдюк ей. Гагиждеби.

Мир тем, кто вырубал наш виноград.
Мир тем, кто гадил в нашем старом склепе.
Боится сатана забрать их в ад,
Нам так их жаль, что просто гагиждеби.

Пускай лавины рушатся на нас.
Мы с наших гор не подадимся в степи.
В родном дому твои рука и глаз
Боль претворяют в радость. Гагиждеби.

Молчит священный колокол не зря.
Жив Агнец Божий в солнечном вертепе.
Помолимся ни с кем не говоря,
И нам воздается так, что гагиждеби.

Как солнце, преломи, мой друг, лаваш.
Крупинки соли во вселенском хлебе,
Мы выстояли в царстве вечных краж.
Наш дух блажен и нищ. О, гагиждеби.

Умолкни, ангел, пусть грузин поет,
Не золоти на смертных чьи-то цепи.
Пока грузин поет, земля живет,
А сколько жить еще ей – гагиждеби.

Наверное, нет правды на земле.
Наверное, ее нет и на небе.
Мчит наша правда, как пастух в седле,
Меж небом и землею. Гагиждеби.

1987 г.
 




О портале | Карта портала | Почта: [email protected]

При полном или частичном использовании материалов
активная ссылка на портал LIBRARY.RU обязательна

 
Яндекс.Метрика
© АНО «Институт информационных инициатив»
© Российская государственная библиотека для молодежи