Library.Ru {2.3} Читальный Зал




Читателям   Читальный зал   Фред Солянов

Фред СОЛЯНОВ

Поэма "Сновидение (Чаадаев)"

Поэзия – воспоминание о том, что с тобой было, когда тебя еще на свете не было. Это не мистическая формула, а попытка стянуть в одну точку прошлое, настоящее и будущее, сосредоточенные в сердце поэта.
Сновидение – асимметрия яви, оно теснее и ближе связано с горним. Поэзия, как и сон, лежит на стыке дольнего и горнего. Явь – как логика – и сон – как алогизм – взаимно проникают друг в друга, и наращивание поэтического кристалла происходит одновременно и снаружи и изнутри.
Чаадаев, пристально изучавший рождение кристалла, привлек меня к себе удивительной способностью смотреть извне на то, что происходит внутри человеческой души, «Познай самого себя»– эти слова были высечены на храме Аполлона – осознай, что ты такое, кто ты,– и здесь Чаадаев – первый интеллигент России. Он был соучастником в построении культуры России и внутри и снаружи – перенасыщенным раствором и одновременно первым кристалликом в нем.
Взаимопроникновение кристаллов в историческом плане невозможно без показа судьбы Бенкендорфа – первенца профессионального политического сыска в России. Поэтому я старался не глушить голоса своих героев. Исторические реалии и знаки – метки, по определению Флоренского – не столько дань архаизму, не столько внешние, сколько внутренние, духовные метки, выступающие по-разному в дольнем и горнем, в вечном и тленном.
Один ученый математик и лингвист упрекнул меня, что в прочтении непонятно, о ком идет речь – о Чаадаеве или Бенкендорфе. Я и не ставил перед собой такой задачи. Даже формальная задача – зеркальное отражение мужских и женских рифм как бы вверх ногами повторяет рифмы предыдущей строфы – подчинена стремлению показать отражение двух душ в друг друге. Начало и конец слиты как в рондо. И повторение образов-меток номинально – петля, нуль, растегай и так далее – фактически является отражением друг друга в структуре поэмы.
Я шел к этой структуре стихийно и теперь, не прибегая к историческому и иному комментированию, увидел все это в поэме задним числом. «Себя найти – с ума сойти». Если так увидит и поймет читатель, значит, мой риск оправдался. Ибо творчество – всегда риск: живым или мертвым вышел плод, об этом знает только читатель – настоящий и будущий.
А автор уже прошлый читатель.


Но имею против тебя то, что ты
оставил первую любовь твою.
(Откровение св. Иоанна, И, 4)

    I

...А был гот сон на смерть похожий,
Когда теряешь сам себя.
В тумане ангел белокожий
Сзывал на суд, в трубу трубя.
Вставали в очередь миряне,
Крестили с пошептом зевок;
Привычно растерев плевок,
Следили ухом крик в тумане,
Дабы спросить под трубный гуд:
– Чего дают? Почем берут?
Какой-то мэтр играл Россини,
Пел Stabat mater на ходу.
Петля болталась на осине,
И в ней крутился какаду.
Перо гусыни в зад уставя,
Руками взмахивал поэт
И в гармоничной полуяви
Элладу втискивал в сонет.
Играли рекруты усами,
Под щеки спрятав пятаки.
Гуськом тянулись мужики,
Позвякивая кандалами.
Саврас, натужась и ярясь,
Вгонял ступицы снова в грязь.
В телеге голосили бабы.
К сосцам пустым прильнули жабы.
Сочилась кровь с набухших губ.
И тут же, ерзая на сене,
Старик, обняв девичий круп,
Усами распинал колени
Невесте сына своего.
В разгул пустилось естество.

* * *
Кровосмешенье зла и блага.
Соитье неба и земли.
Сквозь губы черного оврага
Тугие звезды потекли.
В туман вонзались с ревом трубы.
Грязь целовали правдолюбы.
Крестясь на бронзовый шандал,
Бездомный шут в колпак рыдал.
Кристаллом море воздымалось.
Телец с мужскою головой
Престол окладывал травой,
Чтоб Богу чище восседалось.
Лозой играл смиренный лев,
Воловье око напрягая.
И виноградина тугая
Шутя дразнила львиный зев.
И – полный грозного величья –
Господней славы ореол,
В две головы смотрел орел,
Символ всеобщего двуличья.
Дворовый пес из-под стола
Лениво лаял на орла...
Откуда стол? К чему собака?
Под маркетри ночной горшок.
Тугая грелка возле ног.
А на Басманной снова драка.
Скрипучий шорох половиц.
Штаб-лекарь с испитою рожей.
И отрывается от лиц
В тумане ангел белокожий.
На одеяле крепкий чай
Пятно оставил невзначай.

* * *
Кровь на снегу и на рубахе
Рыжела ржавчиной сухой.
Святой отец в поту и страхе
Спешил допеть за упокой.
И прах убитого поэта
Умчал в серебряную мглу.
Но дома стыл в его углу
Квадратик лунного паркета,
Пока – разняв кольцо разорв –
Здесь не дал свадьбу Бенкендорф.
За страусиное махальце
Улыбку обронив свою.
Дочь жениху грозила пальцем,
Упавшим в лунную струю.
И по квадратику – за стулом –
Китайской тенью в желтый свет
Входил слегка дрожащим дулом
Вновь заряженный пистолет.
Ах, как давно все это было!..
Тому три года утекло.
И вот берется за стило
Хромой – под Байрона – горилла.
Такой же гений, как и все,–
  * Задняя мысль (франц.). С пером в заду. Arriere pensee*.
(Танцорка выйдет при параде,
Начать со щечек, кончить сзади...)
Кумир на рифмы положить
И о себе поведать миру?
России надобно служить.
А нет – на цепь любую лиру...
Царь добр. Минует вас тюрьма,
Как турок – русская зима.

Стихия.
Свет.
Начало без конца.
Россия.
Бред.
Волчица и овца.

II

Капель, спадающая с окон,
Сосулькой стынет до земли.
Меч, пламенеющий, как локон
На белой шее Натали.
Чу, маятник сверкнул капелью.
И слышно над его постелью
Качанье тяжкого меча.
Молчанье женского плеча.
Проста безгласная сердечность
Раскрытой девственной души.
Ее глаза ты напиши –
Ночным дождем запахнет вечность
Упавшим и солнечный кристалл.
Так пахнет краска Ботичелли
Или младенец в колыбели,
Пока на мирон не восстал...
Так что же скажет он кузине,
Обворожительной княжне?
Что он живет в тяжелом сне,
Как сфинкс в египетской пустыне,
Как грелка у чужой ноги?
О, Боже правый, помоги...
Любовь кузины – испытанье
(Не для него, а для нее).
Рим высек: Каждому свое.
Душе важнее состраданье...
В трегубом смехе над собой
С фасада плачут маскароны.
Капель сосулькой голубой
Глядит в окошко на икону.
В сенях слуга бурчит со сна:
– Не припозднилась бы весна...

* * *
Российским быдлом укоряем,
Я, веря все же в идеал.
Провижу Русь грядущим раем,
Святым началом всех начал.
Одна семья. Едино семя.
Ничем его не расщепить.
Непрерываемую нить
Сучит на прялке духа время.
Провидеть можно наугад,
Когда Европа рухнет в ад:
От карманьолы до кармана,
Где злато бархатник хранит,
И от Лойолы до кампана,
Чьим звоном лапотник грозит,
Шагать не доле, чем Исусу
До воскрешенного Христа.
Всяк выбирает дев по вкусу –
На поцелуи нет поста.
Но так уже угодно небу –
Нам с рабством надобно кончать,
Чтоб крепостничества печать
Стереть – холопам на потребу.
С врагом добрей будь, с другом – злей.
Притворство – школа королей.
А потому, чтоб Русью править,
  * Старина (франц.). Умей, mon vieaux*, всерьез лукавить.
Европу шлюхою зовешь
И шлешь икру ей на банкеты.
На бочке с порохом живешь,
А жжешь шутихи и ракеты.
Смиренье дадено Руси...
Господь, помилуй и спаси.
 
 
*
Но он сумасшедший (франц.).


** Терпимость – это добродетель (франц.).
* * *
Maisil est fou*...O Боже правый!
Кирпич на темя – и тю-тю.
Ах, Пушкин! Гений кучерявый...
La tolerence est unе vertu**.
Россия выпала из мира.
Кольцо огня – из губ факира.
Танцует нуль в кругу нуля.
Россия – выпадыш. Петля.
Неся на стогнах тени Рима,
Под византийским клобуком
Полуязыческий фантом
Блестит щитом сквозь пену дыма.
Славянский храп в курной избе.
Мурлычет кот у самовара.
Две балалайки и гитара
Аккомпанируют трубе.
Герои лапотной былины
Все масленичные блины
Раскрасить набело должны
Икрой жандармской дисциплины.
Петля. Дырявый растегай,
И в нем танцует попугай.
«Старье берем», – гундит эпоха
И режет сердце пополам.
С улыбкой прячется в бедлам
Печаль, сошедшая от Бога.
Гусар жжет с сахаром извинь.
Святой отец справляет требу.
Скажи опять свое «аминь»,
Когда кирпич ударит с неба...
Русь пеплом стынет позади.
Себя найти – с ума сойти.

Ах, Ты, Господи Христе,
Спас Ты вора на кресте.
Отведи другое горе
И спаси Ты крест на воре!

III

Вернемся к нашему Баранту.
Поручик Лермонтов – пижон.
Наполеоновского франта
Опять поперло на рожон.
Эпикуреец наизнанку
  * Дитя (франц.). Стреляет в воздух. О, l'enfent!*
(Невольно зрит он сквозь туман
Зеленоокую гречанку.
Соски – пьянящий виноград –
Слегка у губ его дрожат...)
Велеть поручику признаться,
Что он Баранту целил в грудь.
А коль посмеет отказаться –
Поставит парус в дальний путь.
(Европа вам поможет снова
И вопль до неба донесет?
Дерьмо отечества родного
В чужие ноздри только бьет.)
Поэт смирять обязан страсти.
Любовь к отчизне – высший долг.
Скуластый Дубельт, рыжий волк,
Великий мэтр по этой части.
Пускай займется рифмачом,
Чтоб тот узнал «чего-почем»...
Часок соснуть перед премьерой.
В антракте – семужка с мадерой,
К финалу – тройка с позвонком.
Медвежья полость на коленях.
Хрустящий скрип под каблуком.
Звук поцелуя на ступенях.
Смешливый шепот – «Ах, мой друг...»
В двойном кольце горячих рук.

* * *
Скрещенье хрупких параллелей.
Когда все это началось?
В кольце каких ночных метелей
Чумное семя разрослось?
Дыша на ладан перегаром,
За крутобоким самоваром
Тупей, как веник, теребя,
Языков, вновь найдя себя,
По простоте (или с шартреза)
Манжетой вытер мокрый рот
И, оскорбившись за народ,
В припадке странного склероза
Забыв, что русский царь – тевтон,
Разгневался: плешивый идол
Изгадил православный титул,
Пойдя к немчину на поклон.
И гонко зреющий Белинский,
Демократичный херувим,
Берлинским гением томим,
Суров и прям, как Папа римский,
Себе готовя пьедестал,
Поверил в чистый идеал
И – зря российские реформы –
Петлял умом в добре и зле,
Добро и зло найдя в петле
Разумно-идеальной формы.
Схватив тупые тесаки
Рукою, липкою от пота,
Из тьмы углов как пауки
Сползлись к добыче патриоты.
Фемида ставила весы,
А шеф приглаживал усы.

* * *
Исторг в полуночи молчанья
Меч пламенеющий Господь.
И скорбный плач воспоминанья
Потряс дряхлеющую плоть,
Туман стоял густой и липкий.
На влажном лондонском бельме
Метался факел в млечной тьме
Заблудшей золотою рыбкой.
(Колечко локона вдали
Опять на шее Натали.)
Сын звал отца, жених – невесту,
Старшого брата звал меньшой.
Как век назад, с того же места
Душа аукалась с душой.
Вдруг призрак морды лошадиной,
Зрак фонаря в луче косом.
Предсмертный крик души невинной
И смят младенец колесом.
Конь Блед вошел в свое обличье,
На мостовую помочась.
Влился в готическую вязь
Глагол пустынного величья...
Очаг слиянья грез и дел,
Где Шеллинг шиллингом глядел,
Где только Лейбницу мигни лишь,
Гормон гармонией осилишь...
И – смяв сатиров и менад
Пятой монадищ и монадок –
Он сотворял свой променад,
Чтоб из доношенных монаток
Штаны старьевщику продать.
Тяжка ты, Божья благодать!

Церемонии. Парады.
И привычный сердцу страх.
Анфилады. Анфилады.
Чаадаев в зеркалах.

IV

Купает Вяземский в остротах
Свою чиновную печаль:
– Порок – не деготь на воротах
И Русь – не девка с пляс Пигаль.
Одно – с друзьями у камина
Стирать белье Отца и Сына.
Другое – бред такой издать
И Русь помоями обдать!..
На тыл Булгарина ощерясь,
Слад заду Цезаря привет
Граф Вигель, дряхлый Никомед,
Ввинтившийся в античный эрос,
А заодно и слал донос.
Что бывший ротмистр Чаадаев
(Из декабристских негодяев)
Сует России шиш под нос.
Цвело общественное мненье,
И сквозь его смердящий чад
Безумный и недвижный взгляд
Ловил в «Распятье»отраженье
Кристалла собственной судьбы
И звука ангельской трубы...
Ужели Дубельт? Кисть Брюллова.
Так кто с ума сошел из них –
  * Современники называли Дубельта
le generale Double – двуличный генерал.

** Адресат «философических писем»Чаадаева.
Тверезый Double*, патрон шутих,
Он, Чаадаев иль Панова**?
Опять допрос, mon vieaux, проспал.
Брысь, сатанинское отродье!..
Господь поручика прибрал.
Прощайте, ваше благородье.
Смиренье дадено Руси.
Господь, помилуй и спаси.
  * Не так ли? (франц.). * * *
Сплетались солнечные нити.
Цеплялись розы за карниз.
Не спать. Не спа... N'est-ce pas*? Спасите.
    Алмазы в небо вознеслись.
В звезду уставя зрак недвижный,
Россия мирно спит во лжи.
«ВЕРНИСЬ ДОМОЙ И РАССКАЖИ,
ЧТО СОТВОРИЛ ТЕБЕ ВСЕВЫШНИЙ»..
(Шуршит в застенке таракан,
А горло просится в аркан.)
Вернись домой... А дома нету.
Под маркетри – ночной горшок.
Проклятье рекрутской монеты
Со звоном бьется в потолок.
Мудрец в герои не годится –
Слепым обязан быть герой.
Но чистой истиной гордиться
Опять мешает геморрой.
Слеза блестит у свеч в шандале.
Тень крестовины на полу.
Мурлычет сытый кот в углу
На полосатом одеяле.
Пора на двор идти. Тоска...
Петля повисла у виска,
А приглядеться если – четки,
Как виноградины у глотки.
Кристаллы солнечного сна.
Соплотье разума и веры.
Слепыми бельмами со дна
Глядят российские химеры
И в Богом проклятой стране
Летят к нам даже в светлом сне.

* * *
Не каменистый путь масона,
А незаметный труд крота.
Дознанье – сила, но без звона.
Все остальное – суета
(Опричь прельстительниц альковных).
В гражданском платье подполковник,
Из Пятигорска возвратясь,
В приемной терся ономнясь.
И Дубельт, с тяжкого похмелья
Рванув казенную суму,
Вручил три «катеньки»ему
На прожитье и на веселье
И, дав злодею по скуле,
Уже у шефа в кабинете
Изрек: «Полно дерьма на свете,
А наш поэт уже в земле».
И шеф, усевшись на диване,
Пройдясь мизинцем вдоль стекла,
Прижавшего сукно стола,
Подобно пушкинской Татьяне
Плел буквы с твердостью пера –
  * На хорошего кота,
однако, хорошая крыса (франц.).
«Mais a bon chat toujours bon rat»*.
Но Дубельт знал: всяк чужестранец
Поляк, жидок или немчин –
Твердит публично до седин,
Едва освоит русский танец
(Зажав серебреник в ладонь):
– У нас последний россиянин,
Одетый в лапти и посконь,
Умом велик, душой гуманен.
Честней и выше наш холоп
Гнилых Америк и Европ.

V

Спит одуванчик у забора,
Мерцая желтою звездой.
Крещендо Кельнского собора
Зажато в стебель молодой.
Дитя ломает аксиому,
Как параллель органных пут.
Для черни гений – только шут,
Зовущий к новому погрому,
Студент на бешеном телке,
Зажавший космос в кулаке...
Лоза, как эхо из Эллады.
Полынь – татарская трава.
Застыли капли винограда
У равнодушной морды льва.
Сквозь блеск бесшумной карусели,
Сквозь легкодумный треск шутих
Вздымали к сводам капители
Тугие струны душ людских.

Так семя, зрея неуклонно
В промежке мертвых кирпичей,
Зеленой нежностью лучей
Взрывает каменное лоно...
В царя, шута и бунтаря
Вонзалась, звездочкой горя
Сквозь пятый постулат Евклида,
Атеистическая гнида...
Господни псы влекут штандарт.
  * Эмблема на зеленых штандартах доминиканцев – собака с горящим факелом в зубах.
** Да что ты! (франц.).
*** Отлет, отплытие, смерть(нем.).
Горящий факел в чьей-то пасти*.
Смутьян? Mais tiens**! Отлет... Abfahrt***
Смиряй языческие страсти.
Беги от торжищ и обжор
В гуманный ре-диез минор.

* * *
Всегда восторженным кумиром
Распят на женской красоте,
С толпой я предан не мундирам,
А только нашей правоте...
Закат сиреневый над Сеной.
Венера, вымытая пеной.
И вновь четырнадцатый год
Пред взором шефа восстает.
Зипун и фрак. Торжок в Париже.
Казачья пика к Тюильри.
И клетка с грузным львом внутри,
Поставленная в темной нише.
Плюгавый нес меж мощных ног
В плену мясного оковалка
Рычал отчаянно и жалко,
Глотая за куском кусок.
Лев молча оком полусонным
Дружка крикливого ласкал,
Привычно тявканью внимал
И был доволен сытым стоном...
У персей – лысина колен.
О, воскреси меня, Элен!..
И гедеоновская львица
(Дабы воскрес ее господь),
Вонзаясь в жертвенную плоть,
Сосет нектар, как Божья птица.
Вот так и он, как жадный пес,
Разнял кольцо невесты брата,
Сквозь пену плача и угроз
Усы протиснул воровато...
Боль под лопаткою в спине.
Так страшно помереть во сне.

* * *
Зло предстает в обличье блага,
Клеймя предательство и ложь,
И – стоя у любого флага –
Нам в спину всаживает нож.
С едва прикрытым ртом Джоконда
Саванаролою глядит.
Земная тварь в грязи плодит
Философические рондо.
Спинозой жить – без теорем –
В кольце расчисленных поэм.
Что бережет нас от разврата,
Притворства, лжи и суеты?
Святое мужество Сократа?
Франциск в коросте нищеты?
(Для Апокалипсиса внуки
Найдут лихое травести.
За что ж ему такие муки
И цепи одному нести?)
Монах Асизского приюта
  * Сбир – итальянский сыщик. Подался в сбиры* без затей.
Браг печень грет, как Прометей,
И водку лупит, как цикуту.
Стакан и персик на столе.
Печать двуличья на челе.
Ложь гложет душу, ржа – железо.
Цветут на разуме плерезы...
Луна созреет под крестом
Желтее астраханскокй дыни.
Грустя в смирении пустом,
Истлеет сердце от гордыни.
Качанье тяжкого меча.
Молчанье женского плеча.

Ах, Ты, Господи Христе,
Спас Ты вора на кресте.
Отведи другое горе
И спаси Ты крест на воре!

VI

«...Герой двенадцатого года,
Жидок из Бенкена, масон,
Он тоже выпал из народа,
Подобно сраму из кальсон...»
Ужо вам, русские поэты!
Едва мой прах успеет сгнить,
Научат правдою казнить
Святую Истины газеты.
Покойник с именем живым,
Я буду чист, как херувим...
В душе смеяться над царями
Зело умеет только царь.
Пускай потешится – меж нами –
Над троном выспренний бунтарь.
Бунтарь подастся в патриоты.
В орлы куриного гнезда.
В трясине дряхлого болота
Сгниет трухлявая звезда.
И вновь все будет шито-крыто.
И се пребудет до конца.
Любовь к Руси для подлеца –
Его последняя защита...
Так Дубельт рек. Простим его.
Пусть порыдает в Рождество
Перед «Распятием»Брюллова –
Покоя не дает Панова
Или поручик из Тархан.
Испанский нрав у генерала...
Лечу в девический аркан
Под католическим забралом.
Скандальный звон. Кандальный слон.
Я вновь как в юности влюблен.

* * *
Ад создан первою любовью.
Кто чем богат, тот тем и рад.
Пускай под кромкой голубою
В огне лжецы поднесь горят.
Как крест Саксонии на блюде,
Должно им выжечь правосудье
(Но не в аду, а на земле!)
Печать Иуды на челе.
На стенке старая гравюра,
Где скрещен твердою рукой
С его провидческой тоской
Летящий атом Эпикура.
Пути иные не даны.
Толпа корыстна и бездарна.
И губы первого жандарма
В зрачках немых отражены...
Панова? Да, республиканка.
Но я здесь просто ни при чем.
Беднягу нужно в ж е л т ы й дом.
Как в табор блудную цыганку.
(К своей блевоте, старый пес,
И он вернул послушный нос.)
Звезда пленительного счастья.
Россия вспрянет ото сна.
Не припозднилась бы весна
Во льду немого безучастья.
Старогерманская печать.
Страницы Нового Завета.
  * Здесь: ложь. На всю языческую блядь*
Геометрическое вето.
Русь пеплом стынет позади.
Себя найти – с ума сойти.

* * *
Под утро воск в шандале таял.
Тоневший месяц плыл в сугроб.
Вдали звоночек дарвалдаял,
И в позвоночник бил озноб.
Между губами и стаканом
Клади судьбу свою под нож.
Коль чаши горькой недопьешь,
Застынешь мертвым истуканом.
И, тронув снежный край манжет,
  * Средство от запора. Он пил сироп де виолетт*.
Но стоило лишь веки смежить,
Века вставали пред тобой,
Где Бенкендорф голубил нежить
На птице-тройке голубой.
И был чуть слышен звон кандальный
Сквозь серебристые года.
И каждый шаг души опальной
Не оставлял в толпе следа...
А мысль текла, минуя слово,
В слезу, улыбку или жест,
Сквозь Лету в горний благовест
Флюидом зримым плыть готова,
Осев кристаллами в крови
Иного мира и любви...
Мишель. Поручик. Отрок белый,
Скажи душе моей сгорелой –
«Есть сладость в том, что не сбылось...»
Идею страстью повершили.
Конек на крыше смотрит вкось.
Мы рабство наше заслужили.
И не спастись от жабьих губ
Душе под пенье судных груб.

...А был тот сон на смерть похожий.

1974 – 1975 гг.
Москва
 




О портале | Карта портала | Почта: [email protected]

При полном или частичном использовании материалов
активная ссылка на портал LIBRARY.RU обязательна

 
Яндекс.Метрика
© АНО «Институт информационных инициатив»
© Российская государственная библиотека для молодежи