ЛИТЕРАТУРА

Владимир Сорокин

Владимир СОРОКИН. День опричника [отрывок] Закуриваю. И сразу ко мне лотошник подваливает – с бородкой аккуратной, в кафтане аккуратном, с аккуратными манерами. Лоток у него нагрудный, книжный, ясное дело. – Не угодно ли господину опричнику приобрести последние новинки российской изящной словесности? Распахивает передо мною трехстворчатый лоток свой. Книжные лотки тоже стандартные, одобренные Государем и утвержденные Словесной Палатой. Народ у нас книгу уважает. В левой створе – православная литература, в правой – классика русская, а посередь – новинки современных писателей. Сперва разглядываю новинки прозы отечественной: Иван Коробов «Береза белая», Николай Воропаевский «Отцы наши», Исаак Эпштейн «Покорение тундры», Рашид Заметдинов «Россия – родина моя», Павел Олегов «Нижегородские десятины», Савватий Шаркунов «Будни Западной Стены», Иродиада Денюжкина «Друг мой сердечный», Оксана Подробская «Нравы детей новых китайцев». Этих авторов я хорошо знаю. Известны они, заслуженны. Любовью народной и Государевой обласканы. – Так… а это чего здесь? – в уголке лотка замечаю учебник Михаила Швеллера по столярному воспитанию для церковно-приходских школ. А под ним – учебник по слесарному воспитанию, того же автора. – Тут две школы неподалеку, господин опричник. Родители берут. – Ясно. А молодая проза? – Новинки молодых писателей ожидаем, как всегда, весною, к Пасхальной книжной ярмарке. Понятно. Перевожу очи на поэзию российскую: Пафнутий Сибирский «Родные просторы», Иван Мамонт-Белый «Яблоневый цвет», Антонина Иванова «России верные сыны», Петр Иванов «Заливной луг», Исай Берштейн «За все тебя благодарю!», Иван Петровский «Живи, живое!», Салман Басаев «Песня чеченских гор», Владислав Сырков «Детство Государя». Беру последнюю книжку, раскрываю: поэма о детстве Государя. О юности и зрелости поэт Сырков уже давно написал. Изящно изданная книжка: переплет дорогой, телячьей кожи, золотое тиснение, розовый обрез, бумага белая, плотная, закладочка голубого шелка. На авантитуле – подвижное изображение поэта Сыркова: мрачноват, седовлас, сутул. Стоит на берегу морском, на горизонт глядит, а у ног его о камень волны морские бьются и бьются, бьются и бьются. На филина чем-то похож. Видать, сильно в себя погруженный. – Крайне духоподъемная поэма, господин опричник, – аккуратным голосом говорит лотошник. – Такой выпуклый образ Государя, такой живой язык…   …Смотрит в огонь. А там горит книга Федора Михайловича Достоевского «Идиот». Занялась с торцов, обложка уж дымится. Снова делает ясновидящая знак слуге. Бросает он в огонь еще одну книгу: Лев Николаевич Толстой «Анна Каренина». Падает книга увесистая в угольный жар оранжевый, лежит, лежит, а потом сразу вся и вспыхивает. Гляжу завороженно. – Что смотришь? Или не жег никогда книг? – У нас, Прасковья Мамонтовна, токмо вредные книги жгут. Похабные да крамольные. – А эти, по-твоему, полезные? – Классика русская полезна для государства. – Голубь, книги должны быть только деловые: по плотницкому делу, по печному, по строительному, по электрическому, по корабельному, по механическому, по ткацкому, по шацкому, по прейному, по литейному, по трошному да брошному, по кирпичному да по пластичному…   …Вон оно что… Россия. Коли – Россия, я очи долу сразу опускаю. В огонь гляжу. А там горят «Идиот» и «Анна Каренина». И сказать надобно – хорошо горят. Вообще, книги хорошо горят. А уж рукописи – как порох. Видал я много костров из книг-рукописей – и у нас на дворе, и в Тайном Приказе. Да и сама Писательская Палата жгла на Манежной, от собственных крамольников очищаясь, нам работу сокращая. Одно могу сказать – возле книжных костров всегда как-то тепло очень. Теплый огонь этот. А еще теплее было восемнадцать лет тому назад. Тогда на Красной площади жег народ наш свои загранпаспорта. Вот был кострище! На меня, подростка, тогда это сильное впечатление произвело. В январе, в крутой мороз несли люди по призыву Государя свои загранпаспорта на главную площадь страны да и швыряли в огонь. Несли и несли. Из других городов приезжали, чтобы в Москве-столице сжечь наследие Белой Смуты. Чтобы присягнуть Государю. Горел тот костер почти два месяца…   …Встаю, кланяюсь, пячусь задом. – Погоди… – задумывается она. – Чего, ты сказал, Прасковья хотела? – Сельди балтийской, семян папоротника и книг. – Книг. А ну пошли со мной. А то забуду… Идет Государыня вон из столовой, распахиваются двери перед ней. Поспеваю следом. Проходим в библиотеку. Вскакивает с места своего библиотекарь Государыни, очкарик замшелый, кланяется: – Что изволите, Государыня? – Пошли, Тереша. Семенит библиотекарь следом. Проходит Государыня к полкам. Много их. И книг на них – уйма. Знаю, что любит читать с бумаги мама наша. И не токмо «Зловещих мопсов». Начитанна она. Останавливается. Смотрит на полки: – Вот это будет хорошо и долго гореть. Делает знак библиотекарю. Снимает он с полки собрание сочинений Антона Чехова. – Отправишь это Прасковье, – говорит Государыня библиотекарю. – Слушаюсь, – кивает тот, книгами ворочая. – Все! – поворачивается мама наша, идет вон из книгохранилища…   Источник: Сорокин В. День опричника. – М. : «Захаров», 2008. – 224 с.