 |
 |
 |
|
|
Читателям  Лики истории и культуры Незаметный гений незаметно светит и после…
|
Незаметный гений незаметно светит и после… | Варламов А. Н. Андрей Платонов. – М.: Молодая гвардия, 2011. – 546 с.: ил. – (Жизнь замечательных людей: сер. биогр., вып. 1294) «О чем вы меня спрашиваете? О какой красоте? О ней может спросить дохлый: для живого нет безобразия». 5 января этого года исполнилось 60 лет со дня смерти Андрея Платонова. Этот горький юбилей, как и предыдущий, светлый (в 2009 г. – 110 лет со дня его рождения) прошли совсем незаметно. И после смерти писателя повторяется прижизненное. Выдающиеся профессионалы-современники в один голос твердили: «гений» (среди его поклонников и такие бесспорные, как Б. Пастернак, и такие завистливые, как В. Катаев), а для широкой публики он едва знаком по фамилии. В отличие от М. Булгакова, непринужденно породнившего фельетон-беллетристику с высокой словесностью, Платонову ждать любви широкого (но все более сужающегося) круга читателей вроде бы не приходится. И все же биография Платонова в ЖЗЛ породила волну споров и откликов, поскольку для продвинутой аудитории Платонов – фигура принципиально важная, а книга А. Варламова о нем – спорная, небезупречная, но по-своему честная и идейно заряженная. Здесь есть, о чем и о ком говорить… Хотя, казалось бы, нет более далекого от духа нашего времени автора, чем Андрей Платонов. Он утверждал (напомню), что «в стремлении к счастью для одного себя есть что-то низменное и непрочное; лишь с подвига и исполнения своего долга перед народом, зачавшим его на свет, начинается человек, и в том состоит его высшее удовлетворение или истинное вечное счастье, которого уже не может истребить никакое бедствие, ни горе, ни отчаяние» (с. 490). Я не хочу сказать, что дух нашего времени «ниже» этого на современный вкус несколько пафосного и небесспорного утверждения. Опыт нашего времени, надеюсь, шагнул дальше (хотя, возможно, «дальше» уже случилась или случится пропасть?..). О том, как поспорило наше время с Платоновым, как увидало его всеразъедающе ироничным взглядом, я напомню чуть ниже. Сперва же о книге А. Варламова. В своем интервью он признался, что решил лишь «смиренно» следовать за своим ох непростым героем. Кажется, для Алексея Варламова атеист, революционер, видевший в революции мистерию планетарного, если не космического масштаба, Андрей Платонов – как бы антагонист. К чести биографа, он почти нигде не корректирует своего героя, стараясь быть максимально понимающим, объективным, терпимым и скромным. Правда, дается это ему не без потерь. Автор самой «разгромной» (очень резкой и субъективной) рецензии на книгу Е.А. Яблоков справедливо, мне кажется, замечает: Варламов слишком зацикливает Платонова в его эпохе (получается, он больше «продукт», а не творец ее) в ущерб интеллектуальной перспективе и точности. Варламов обрезает Пегасу Платонова крылья, заставляя его лишь пахать тяжелую целину эпохи. Например, ключевое для Андрея Платонова (особенно позднего) понятие «народ» А. Варламов раскрывает лишь в социально-историческом и этнографическом, так сказать, плане, опуская важный для писателя биоэнергетический (как тогда понимали), мистический и другие планы. Оно и понятно: Варламов не совсем в своей тарелке находится, будучи человеком, не разделяющим систему идей Платонова-революционера и атеиста. Почему и старается он не касаться еретических, с точки зрения воцерковленного человека и консерватора-почвенника, вещей (или касаться их крайне осторожно, словно это хрупкие и мертвые уже экспонаты в музее). Варламов вообще очень-очень осторожен даже и в своих опровержениях и инвективах «клеветникам». И это придает его повествованию некоторую мутноватость, иногда в самых серьезных, принципиальных моментах. Так, история ареста 15-летнего сына Платонова в апреле 1938 года остается читателю мало проясненной. С одной стороны, Варламов громит воспоминания Л. Разгона, встретившего Тошу Платонова в тюрьме и утверждавшего, что тот, сам не ведая, что творит, – сдавал чохом, обрекая на смерть, совершеннолетних уже курсантов – своих товарищей и вообще чаи с конфетами у следователя гонял. Мать же Тоши сказала, что подручные «Ежевички»2 отбили ее сыну легкие и выбили все зубы. Правда, последнее опровергает будущая жена Тоши Тамара… Да и сама причина ареста остается не слишком определенной. Отбросив дежурную тогда демагогическую фигню следователей о фашистском подполье и Тошиной работе на немецкую разведку, читатель вынужден верить, что Платон Платонов со своим другом решили подзаработать шантажом или как-то иначе «кинуть» одного немецкого журналиста, предложив ему в письме свое «сотрудничество» с германской разведкой. Письмо попало в руки НКВД – и телега поехала. Совершеннолетнего подельника Платона расстреляли через полгода, сам же Тоша оказался в лагере, и только хлопоты Шолохова у самого Сталина вызволили его оттуда, уже подхватившего смертельный недуг – туберкулез. Единственная точка над i, которую ставит в этой истории А. Варламов совершенно уверенно, состоит в том, что Сталин был не причастен к аресту Платона. Этот арест не был заранее просчитанной формой сталинского давления на писателя, ибо следователь не окучивал Платона на предмет «компры» на отца. Достоинство книги – подробный разбор Варламовым ключевых произведений Андрея Платонова в увязке с его биографией. Правда, и здесь он порой делает не совсем ловкие шаги, словно не до конца понимает своего героя. Так, появление самых жестких «антибольшевистских» (что ли?) вещей Платонова рубежа 20–30-х гг. («Чевенгур», «Котлован», «Ювенильное море», «Впрок») приписывается некоему «двойнику» Платонова, альтер эго энтузиаста революции. Будто невозможно быть убежденным коммунистом – и зорким, объективным человеком при этом! Ох, трудно, видать, понять сознанию религиозному, что болеть за идею – не значит всецело, зашоренно подчиниться ей… А кстати, о вере. Забавно, но автор как-то особенно живо, отважно, а порою и озорно разбирает тему эротики и секса в произведениях своего героя. Да-да, милый читатель, нам Платонов видится то пламенным юным мечтателем, готовым свести под корень (вырезать) всех «буржуев», а заодно и жить мужской коммуной без всяких там баб, то угрюмым чахоточным патриотом последних лет его недолгой и трагической жизни. Ну, еще едким и мрачноватым сатириком, разумеется… Но и «это» – любовь плотская – занимало мысли и чувства писателя Платонова весьма и весьма, и отразилось в его творениях, особенно в повести про хулиганку и парашютистку, гулящую девку социализма Москву Честнову (повесть «Счастливая Москва»). И все же опять о вере (уйду я с тропы войны)… Варламов утверждает: поздний Платонов (начиная с военных лет) – по духу христианский писатель, то есть автор, движимый христианским этическим идеалом. Здесь есть подтасовка по форме, но не по сути. Сравните – вот текст Платонова (сцена крестьянского крестного хода из военной редакции «Родины электричества», описание образа богородицы): «… Рот ее имел складки и морщины, что указывало на знакомство Марии со страстями, заботой и злостью обыкновенной жизни, – это была неверующая рабочая женщина, которая жила за свой счет, а не милостью бога. И народ, глядя на эту картину, может быть, также понимал втайне верность своего практического предчувствия о глупости мира и необходимости своего действия» И комментарий тотчас Варламова: «…само явление иконы, пусть даже прочитанной так, сквозь призму отчаяния и Богооставленности, говорило само за себя. Платонов не был воцерковленным человеком, но проза его и особенно поздняя проза, когда, по справедливому замечанию бдительного Александра Чаковского3, пропасть, отделявшая Платонова от советской литературы, становилась все шире, была христианскими образами насыщена» (с. 449). Глупый (но созданный богом?..) мир необходимо умно, напористо преобразовывать, – и никаким тут богом как раз не пахнет! А пахнет… ВЕРОЙ. Любой искренне верующий человек – энтузиаст. Это особый склад натуры плюс определенные житейские обстоятельства. Так вот, Платонов веровал – сперва в революцию, потом в народ, который все равно, вопреки тупости и подлости тех, кто через революцию прорвался во власть, выживет и победит. И результат победы, по Платонову, не столько в счастье земного существования, сколько в том, чтобы через муку и подвиг соединиться с общей народной жизнью, с родиной и, в конечном счете, с космосом. (Тренинг души мучением – любимая идея и Достоевского, и Платонова, и христианству она отнюдь не чужда). Ох, многим, слишком многим такой путь заманчивым не кажется, да и тогда не казался. Приводимые Варламовым обвинения недругов Платонова в том, что писатель поэтизирует юродство, уродство и роевое родство, содержат в себе, неприлично скажу, свою «сермяжную правду»… Алексей Варламов может, конечно, что-то туманное обронить про «русское дело», но он отнюдь не фанатик, мне кажется. И очень жаль, что некоторые его соображения насчет Платонова в книгу не вошли, а расплескались по интервью. Между тем, именно они вводят писателя в широчайший литературный контекст, вводят смело, остроумно, ПРИНЦИПИАЛЬНО. Так, в книге Варламов лишь упоминает, что Платонов Чехова не любил. А за кадром, в одном из интервью, очень убедительно комментирует, почему. «…читая Чехова, нельзя, невозможно поверить, что появится Андрей Платонов. Читая Платонова, невозможно поверить, что был Чехов. Это два разных мира, две чужих друг другу России. Но не «интеллигентская» и «народная», здесь какой-то иной, метафизический, энергетический провал, тектонический сдвиг русской истории. И по большому счету, если что-то двух А.П., помимо невероятной одаренности, и роднит, так это преждевременная смерть от злой чахотки. Но дело не только в этом. Платонов стал ответом русского народа на революцию – ту самую, которой у Чехова нету. Это неправда, что он (Чехов, – В.Б.) ее предчувствовал… Чехов не просто не верил, Чехов знал, что революции не будет. Да, старая жизнь кончается, она подошла к своему пределу, страна психологически устала и готова к переменам, но революции в ней не будет. Сил не хватит. Энергетика не та. И Горький со своим «Буревестником» смешон и провинциален, и Государь Николай Александрович «просто обыкновенный гвардейский офицер». Короче, Чехов-скептик противостоит Платонову-энтузиасту. В другом своем интервью Алексей Варламов дополняет себя, назвав имя того, кто перебрасывает мостик между двумя берегами-антагонистами. Этим мостиком был, по мнению А. Варламова, … В. Шукшин! Он ближе нам по времени и являет собой еще одну вечную ипостась русского писателя: человека душевной смуты – взыскующего, однако ж, истину, упертого правдолюбца. Будучи противным «скЭптиком», я склонен согласиться с Чеховым: революции не было и не будет еще лет сто – такой революции, которая бы не флаги-вывески поменяла вместе с элитами, а весь замес нашей российской жизни. И как тут не вспомнить «Голубое сало» В. Сорокина, портрет там А. Платонова и пародию на него! Портрет слишком едок и жесток. А вот пародия вышла неудачненькой по форме, но злой и меткой по существу! В ней Сорокин делает очень верный и очень печальный по смыслу зигзаг: преодолев все, наворотив горы трупов во имя идеи, герой скатывается в ловушку к толстой девке-лежебоке. И сидеть теперь ему в погребе безгласным рабом-игрушкой, а она, «целая» и ленивая, развлекаться им будет… И всяк революционный энтузиаст споткнется об обломовскую дебелую от века косность российскую, которая лишь по младости лет может показаться очарованной спящей красавицей, а случись с ней пожить в годы бурные – она же тебя и схавает, без пользы для себя, гибельно для тебя. (Помните предсмертные слова А. Блока, нарекшего себя ее мужем: «Слопала чушка гунявая»?..)4 Так смотрит на платоновское наследие уже давно немолодой писатель Сорокин (так и я смотрю, так смотреть и опыт пока подсказывает). Но Россия и в своей неподвижности – загадочная страна! Который век завершается в ней под усталые смешочки скептиков. Который век начинается с бури в душах энтузиастов. Так что как прочтутся завтра и послезавтра тексты Андрея Платонова, можно только гадать. Ну, а Алексею Варламову спасибо за добротный текст! 1. После цитаты – ссылка на страницу рецензируемой книги. Ссылки на использованные материалы в Сети: http://www.openspace.ru/literature/events/details/21142/ 8.06.2011 |
Валерий Бондаренко